Наконец, все заперты; наступает тишина. Унтер-офицеры с дощечками в руках, в сопровождении Наума, офицера, а иногда и смотрителя, начинают поверку.
-- Сколько у тебя здесь?-- спрашивает новый караул у часового, войдя в коридор.
-- Столько-то -- отвечает часовой.
-- Раз, два, три и т. д.,-- считают солдаты, заглядывая в окошечки камер.
Наум говорит сколько, а караул проверяет; количество арестантов в каждой камере заносят на дощечку, складывают и, когда окажется верно, новый офицер, приняв прежнее количество арестантов, заменяет со своим караулом место старого.
Начинается смена "постов". Стройно входят солдаты в количестве занимаемых мест в карауле.
-- Стройся!-- командует унтер-офицер,-- на плее-ччо! ша-а-гом марш!
Солдаты идут за разводящим и сейчас же останавливаются для смены часового у ворот. Из взвода солдат выделяется тот, во-первых, который сменит часового у ворот, потом, как свидетели, два "разводящих": прежнего и нового караулов; солдат становится против солдата, а по бокам "разводящие"; новый разводящий говорит: "смена, стой! на часы марш"! Тогда солдат из нового караула делает шаг вперед и становится плечом к плечу к прежнему часовому и затылком к его лицу. Старый спрашивает:-- чего пришел?-- Вас (редко: тебя) с часов сменять.-- Что есть по сдаче?-- Вот тебе честь и место -- ни спать, ни дремать, фицерам честь давать; вот тебе две стены, ворота и будка; смотреть за порядком".
Тогда прежний разводящий говорит: "с часов марш"! Старого караула солдат в припрыжку удаляется в караулку, чтобы уйти в казармы, а новый начинает ходить; остальные с разводящими отправляются сменять другие посты. Обыкновенно бывает двое "разводящих": для внутренних (в коридорах) постов и для внешних (на дворе). В коридорах происходит та же самая процедура со следующими изменениями:
-- Чего пришел?
-- Вас с часов сменять.
-- Что есть по сдаче?
-- Вот тебе честь и место -- ни спать, ни дремать, фицерам честь отдавать; вот тебе пять ристованных, шесть замков, восемь дверей, лампа, окно; смотреть за порядком, чтобы ристанты не шумели, в карты не играли, водки не пили, не кричали, не переговаривались; докладывать обо всем караульному начальнику; без разводящего никого не допущать.
Трудно приходится молодому солдату, и много достается ему, покуда он, как попугай, отбарабанит без передышки все вышеприведенное. Весь формализм сдачи зависит от "разводящего": при одном и вышесказанного не говорится, а иной прибавляет и еще вопросы.
-- А ежели ристант шуметь будить?
-- Доложить начальнику.
-- А ежели подкоп, взлом?
-- Доложить начальнику.
-- А ежели бежать ристант будить?
-- Долож...
-- Ах ты,-- я те доложу!
Часовой в недоумении.
-- Ежели совсем бежать будить?-- переспрашивает "разводящий".
Солдат молчит.
-- Ах ты сволочь! вот я тибе! Ежели бежать, то ись, совсем?
-- Стрилять?..
-- Ну, то-то же! Ты только забудь!
-- Никак нет-с.
-- То-то же! А ще чиво нельзя?
-- Чтобы не шумели, чтобы...
-- Ты говорил уж это, дурак!
Молчание.
-- Курить, то ись, есть тибе можно?
-- Никак нет-с.
-- Ну, чорт с тобой! Не забудь же, когда фицер!.. Стой!
И караул удаляется, а солдат плюет ему в догонку; молодые солдаты обыкновенно бывают напуганы, беспрестанно смотрят в окошечко камер, делая глупейшие замечания.
-- Чего ходишь по камере-то?
-- А тебе что?
-- Посадили, так сиди, а то нам ведь тоже...
Или:
-- Слезь с окна?
-- Эго дозволено.
-- Кто тебе дозволил?
-- Убирайся к чорту!
-- Разводящий!-- орет неопытный часовой;-- позвать разводящего!
Приходит "разводящий".
-- Чего тебе?-- спрашивает он у часового.
-- Вон тот на окне сидит.
-- А тебе что?
-- Нешто можно?
-- Дурак!
И разводящий уходит.
-- Чорт его знает, что можно, а что нельзя -- тьфу!-- бормочет солдат и начинает, как маятник, шататься но коридору, задевая штыком двери.
Придет ли сторож затопить печку или зажечь в коридоре лампу, молодой солдат не допускает и прямо направляет штык; всегда требуется разводящий, который и ругает часового за тревогу, не соображая, что сам же ему приказывал "никого не допущать".
Старые, опытные солдаты, проделав формальность, ничего не выполняют, зная, что такое "слово и дело", и соображая, когда что нужно; иные критикуют формализм, который доходит до абсурда. Спрашивает, например, арестант:
-- Который час?
-- Нам не дозволено.
Однажды я угорел и, упав на пол, крикнул часовому:
-- Доложите разводящему!
-- Нам не дозволено разговаривать,-- отвечал часовой, мирно шагая по коридору, хотя о всяком происшествии часовые должны докладывать караульному начальнику. В полубесчувственном состоянии я пролежал на полу до другой смены; я уже не слышал ничего, но обо мне, как передавали, было заявлено следующим образом.
-- Что, все спокойно?-- спросил сменивший часовой.
-- Все, только вон эфтот на полу качается.
-- Эй ты! как тебя!-- начал звать меня новый часовой.
Я, конечно, ничего не отвечал; тогда позвали разводящего, а этот последний позвал уже офицера и смотрителя.
Тотчас после поверки к столбам с колоколами (один церковный, а другой для разных надобностей,-- всего два) подходит "кашевар", молодой, высокий, худой парень, который ужасно почему-то любит изображать из себя индюка и корчить, потешая публику, ужасные рожи. Он обыкновенно заходит из-за спины и, придвинув свою физиономию к чьему-нибудь лицу, скорчит гримасу; тот оборачивается, и оба хохочут.
После третьего звонка "на обед" отворяются камеры, и арестанты с деревянными кадочками бегут в кухню. Едят всего один раз в сутки, строго соблюдая посты; им отпускается 2 1/2 ф. хлеба в день; мяса, кроме P. X. и Пасхи, никогда не полагается; варят день борщ, день суп с салом и другими не вполне доброкачественными продуктами, благодаря воровству подрядчиков, "старшего" и собственного, арестантами избранного старосты, о котором речь впереди.
Голодные арестанты, критикуя "бурду" или "помои", как они называют свою пищу, тащат лохани в камеры, в которых, кроме нар, нет ничего: ни столов, ни скамеек.
Свободное копирование
