Рая Шухер - сестра моей бабушки

Рая Шухер – самая старшая сестра моей бабушки Жени. Для меня она была самая-самая своя. К ней не надо было ездить в гости. Просто мы жили с ней в одной квартире №5 в доме №4 в Большом Каретном переулке. У Раи было пятеро детей, четверых из них я знала очень хорошо. И вот что странно, у меня нет ни одной фотографии ни ее, ни ее детей.

До революции муж тети Раи Михаил Шухер имел в Астрахани свой рыбный магазин. В первые же послереволюционные годы он был расстрелян, и бабушка Рая с детьми переехала в Москву, где поселилась в пятикомнатной квартире на первом этаже того самого дома в Большом Каретном. Году в 1922 она взяла к себе мать, мою прабабушку Елену (Лию) Михель. С 1927 года в этой квартире стала жить и моя бабушка с тремя своими дочками.

Вначале вместе с Раей в этой квартире жили три ее сына, Моисей, Соломон и Иосиф, и две дочери, Анна и Александра. Когда в 1938 году мы с мамой переехали в эту квартиру, то из большой семьи Шухеров там оставалось всего три человека: сама тетя Рая и ее дочь Александра, моя тетя Шура, с мужем Алексеем Бабкиным.

Уже в пятидесятые годы после смерти Сталина моя бабушка Женя рассказала мне о жизни семьи своей сестры в Москве. Ее старший сын Моисей – все родные звали его Моисейчиком – был прекрасным многообещающим адвокатом, преподавал в Московском юридическом институте. В 1938 году власти обвинили его в сионизме, арестовали и расстреляли. Незадолго до ареста он женился на Софье Зингер, враче-эпидемиологе. Они жили в Козицком переулке прямо над Елисеевским магазином.

К началу тридцатых годов и другие дети Раи вместе с семьями выехали из нашего дома. С матерью осталась только дочь Александра с мужем. Втроем они занимали две смежные комнаты в 13 и 12 квадратных метров, причем проходная тринадцатиметровая комната была темной, без окон. Тетя Рая жила в ней. Когда сегодня я вспоминаю бабушку Раю, то вижу ее сидящей у стола при электрическом освещении и штопающей носки зятю или чулки себе или дочери. В ее комнате была голландская печка. Я любила смотреть, как ее разжигали. Мне нравилось смотреть на огонь, слушать потрескивание горящих дров.

Рая Михель родилась 7 января, на православное Рождество. Поэтому после войны сразу же после празднования Нового года я с нетерпением ждала 7 января. В этот день с утра в доме начиналась суматоха. Пекли пироги, тетя Шура готовила праздничный салат. К вечеру собирались гости. Приходили дети с мужьями и женами, внуки тети Раи, всего человек девять-десять, и начиналось веселье. Был настоящий праздник. Я обожала ходить в гости к тете Рае на день ее рождения.

Тетя Рая ни внешне, ни по характеру не походила на своих сестер Розу и Женю, мою бабушку. Те были высокие, стройные женщины, и несмотря на то, что часто и помногу плакали – причины для этого были, и еще какие – они умудрялись оставаться оптимистами. Теперь-то я понимаю это. Они могли быть и очень веселыми, умели многому радоваться и в душе даже были немного артистами. Тетя Рая была невысокого роста, полная и очень тихая старушка.

Вспоминаю один случай, который очень напугал однажды нас с бабушкой Женей. Дело в том, что ванной у нас в квартире не было. Поэтому раз в неделю мы обязательно ходили в баню. Чаще всего на Самотеку, там было дешевле, чем в Сандунах. Для этого надо было спуститься по Большому Каретному переулку до Самотечной площади и перейти на другую сторону Садового кольца. Движение там всегда было большое, и переход для старых и малых оказывался трудным делом.

Обычно мы ходили в баню по несколько человек. В этот раз Рая пошла одна. А было ей тогда уже за семьдесят лет. На обратном пути, перейдя Садовое кольцо на нашу сторону, она вдруг почувствовала себя плохо и села на ступеньки какого-то особняка. До дома идти было уже немного, но она идти не могла. Как оказалось, особняк этот занимало посольство, по-моему нидерландское. Милиционер, дежуривший около посольства, подошел к старушке и вежливо сказал, что тут сидеть не положено. «А я не могу идти, голубчик, – ответила  та, – мне плохо!»

Моя бабушка, между тем, стала уже беспокоиться, что ее сестра еще не вернулась. Вдруг она увидела из окна кухни, что к нашему подъезду подъезжает  милицейская машина, и милиционер выводит из нее нашу Раю. «Господи!» – испугалась бабушка. Обычно в таких случаях она говорила «Вейзмир!» Однако она увидела, что милиционер отпустил ее сестру и уехал. А ведь бабушка подумала, что Раю арестовали, могло быть и такое.

Через несколько лет тетя Рая заболела. Оказался рак глаза. Пришлось его срочно удалить. Я боялась ее искусственного глаза.

В 1952 году она умерла и была похоронена на Ваганьковском кладбище, как раз напротив могилы Есенина.

Я уже писала о том, что не знала ее старшего сына, адвоката Моисейчика, зато хорошо знала ее дочь Шуру Бабкину, ведь мы также жили с ней в одной квартире. Тетя Шура была веселым, дружелюбным человеком. У нее всегда было много друзей. В то же время она была довольно вспыльчивой, вероятно это объяснялось нарушением щитовидной железы. Я помню, что тетя Шура всегда носила янтарные бусы, плотно облегающие шею. «Это от щитовидки», говорила она. Соседи ее побаивались. Каждое утро тетя Шура умывалась до пояса холодной водой из-под крана над единственным в квартире умывальником, который находился на кухне. В нашей коммунальной квартире только через кухню все соседи могли попасть в туалет и на улицу. Но пока тетя Шура мылась, всем приходилось ждать. Хорошо еще, что тетя Шура уходила на работу к десяти часам, а большинство соседей – к восьми или девяти. Те, кто оставались дома, терпели. После войны и до ухода на пенсию она проработала в музыкальном институте имени Гнесиных. Она не имела музыкального образования, и по-моему никакого высшего образования у нее не было, но она была, конечно, культурным человеком, любила музыку, была хорошим администратором. В институте она заведовала заочным обучением. Ее уважала и ценила Елена Фабиановна Гнесина. Как-то раз тетя дала мне почитать письма к ней Елены Фабиановны. Не уверена, что они сохранились.

Своих детей у нее не было. Меня и моего двоюродного брата Илюшу, который родился в январе 1945 года и до 1952 года жил с нами в одной комнате, она любила и угощала конфетами. На праздники 1 мая и 7 ноября часто брала меня с собой гулять по центру Москвы и смотреть на демонстрации.

Муж тети Шуры дядя Леша, как я его звала, несмотря на свой высокий рост, был удивительно незаметным человеком. Совершенно не могу вспомнить, чтобы он говорил что-нибудь интересное. Помню только его улыбку. Детей у них не было, жили они дружно, часто ходили в гости, сами принимали гостей. Все их друзья были друзьями Шуры, а не ее мужа. На праздничных вечерах тетя Шура оказывалась центром веселья, сочиняла смешные рассказы, стихи для именинников. Удивительное дело, моя двоюродная сестра Оля, как мне кажется, и по характеру и по внешности очень похожа на тетю Шуру, хотя и не видела ее никогда. Так бывает?

Тете Шуре я обязана тем, что в пятидесятые годы могла часто посещать студенческие концерты в институте Гнесиных. Первые часы удовольствия от классической музыки я получила именно тогда. Помню, например, как была на концертах Артура Эйзена и Иосифа Кобзона, когда они были еще студентами.

Тетя Шура умерла в 1971 году от рака легких. Я очень часто ее вспоминаю.
Старшая сестра тети Шуры, невысокая, полненькая, похожая на мать, Нюра вышла замуж за Макса Зингера из Тамбова. Дядя Макс казался мне самым необыкновенным из моих родственников. Он был журналист и писатель. Больше того, он ходил в плавания с полярниками, знал много о севере, был знаком со многими писателями и даже жил в писательском доме. Я восхищалась дядей Максом. Когда он приходил в гости к своей теще, моей бабушке Рае, мне казалось, что во всей квартире был праздник. Во-первых, он надевал бабушкин передник, шел на кухню и готовил что-то вкусное, чем поражал меня, ибо кроме него на нашей кухне я видела только женщин. Во-вторых, он обязательно заходил в нашу комнату и начинал рассказывать мне удивительные вещи. Главное, он показывал мне театр теней! С открытым от восхищения ртом смотрела я, как руки дяди Макса превращались на стене в зайцев, волков, кошек и собак, таких веселых и забавных. Как бы я хотела иметь такого отца! Как я завидовала его сыну Жене!

Сегодня я почти ничего не знаю о своем троюродном брате Евгении Зингере. Правда, в восьмидесятые годы прошлого века я как-то купила написанную им небольшую книгу тоже о севере, но она у меня не сохранилась. Значит, он тоже, как его отец, стал писателем-документалистом.

Интересно, что в шестидесятых-восьмидесятых годах мы с семьей Жени жили близко друг от друга. Я – на Ленинском проспекте, а он с женой и двумя дочками – в доме писателей на Ломоносовском проспекте. Мы не общались. Мне показалось однажды, что я увидела Женю на станции метро «Университет», но уверенности не было.

Вспоминаю я и двух сыновей тети Раи, Соломона и Осю Шухеров. Соломон был инженером-теплотехником. В тридцатые годы он работал с Рамзиным, очень известным тогда теплотехником, проходившим по делу Промпартии в 1930 году. Я часто убеждалась, что наш мир очень тесен. Так случилось, что в 1970 году я попала в автобусную аварию на Ленинском проспекте, в результате которой получила тяжелую травму левой руки. В Первой Градской больнице, куда меня доставили на машине скорой помощи, моей рукой занялась симпатичная женщина, хирург-травматолог. Она видела, что мне очень больно, и пыталась меня отвлечь. Спрашивала, кто я по профессии, а узнав, что я металловед, пожаловалась на постоянную нехватку титановых сплавов, необходимых для операций. Она представилась: хирург Рамзина. Оказалось, что она дочь того самого теплотехника.

Соломон Шухер, высокий, худой, в молодости видимо был интересным мужчиной. Соломон женился на сестре Макса Зингера, Лизочке. Интересно, что старший брат Соломона Моисейчик, погибший в тридцатых годах, был женат на другой сестре Макса – Сонечке. Тогда в еврейской среде было частым явлением, чтобы две семьи породнились несколько раз. Я помню Лизочку полуслепой дамой с сильно напудренным лицом в очках с очень толстыми стеклами. Рассказывали, что в молодости она была певицей.

Их единственный сын Эмка был для меня очень любопытен. В пятидесятые годы было ему что-то около тридцати лет. У него было красивое, тонкое, умное лицо. Эмка был инвалидом. В детстве он заболел костным туберкулезом и практически остался без ног. Его ноги – это две тонкие абсолютно безжизненные палочки. Всю жизнь он передвигался на костылях. Могу себе представить, какое это было горе для родителей. Впоследствии Эмка выучился на зубного техника, имел свой кабинет на дому. Он женился на русской женщине с ребенком и как-то жил. После 1957 года я никогда его не видела.

Младший сын тети Раи Ося очень помог в свое время моей маме. Он работал корректором в газете «Известия» и научил шестнадцатилетнюю маму вести корректуру. Поэтому она смогла устроиться работать в типографию.

Ося был женолюбом. Он единственный мужчина в семье, который был женат несколько раз, обзаводясь детьми в очередной раз разводился. Я знала одну из его жен, Юлию. У нее было две дочери от Оси, Наташа и Ирина одного со мной возраста. Они жили на Петровке и часто приходили к бабушке Рае. Тогда-то мы и общались. От последней Осиной жены у него был сын Михаил, названный в честь деда Михаила Шухера.

Сегодня о потомках Раи Шухер я не знаю ничего.