Жизнь личная в Кронштадте была богата и сложна. Я обойду ее. Скажу только, что нигде в другом месте и никогда не был так счастлив и так много не грустил как в Кронштадте.
Несколько слов о семье Сиротининых. Алексей Николаевич держался во врачебном кругу обособленно. Происходило это оттого, что он не любил военной службы, был глубоко штатским человеком и настоящим интеллигентом, причем московской складки. Он был умен, остер, желчен, много читал, был вдумчивым врачом, без знахарства, карьеры не делал, скучал и тяготился кронштадтской обстановкой. Все свободное время он проводил дома, лежа на диване с, книгой. Его жена, Лидия Александровна, красивая, крупная женщина лет сорока, по своему складу ума и характера очень к нему подходила. Сдержанная в манерах и разговоре, строго и просто одетая, она держала себя всегда «немножко поодаль», как бы боясь амикошонства городских дам с их болтовнёю и сплетнями. Она была хорошо образована, знала языки, играла на рояле. На всем ее облике — спокойном и достойном — всегда лежала печать затаенной грусти, что я относил к вечной тревоге за здоровье старшего сына Павлика, мальчика 19 лет, жившего постоянно в Крыму, в Бобровском санатории, из-за туберкулезного поражения почек. Следующий сын — Володя, семнадцати лет — прекрасно учился в последнем классе реального училища. И, наконец, девочка Таня, десяти лет, училась дома с матерью.
Средства к жизни в семье были ограничены. Алексей Николаевич занимался частной практикой неохотно. Подрабатывала немного уроками Лидия Александровна. Расходы на семью были несколько увеличены содержанием Павлика в Крыму. Приглашением меня поселиться семья несколько увеличивала свой бюджет. Платил я 60 рублей в месяц на всем готовом. Плата была очень мала, но брать больше с меня не хотели. Эта семья никогда и ни на чем не наживалась. Квартира Сиротининых занимала в бельэтаже шесть комнат, помимо комнаты для прислуги и подсобных помещений. В квартире было уютно, нарядно и порядливо. Держали две прислуги. Горничная, в кружевной наколке и белом переднике, была вежлива и расторопна. В квартире никогда не было ни суеты, ни ссор, ни неприятностей. Утром мы с Алексеем Николаевичем вместе уходили в госпиталь, а вечерами очень часто с Лидией Александровной гуляли в Петровском парке. Мне очень памятна эта первая осень в Кронштадте. Стояли чудесные дни. Вечерами в Петровском парке играя духовой оркестр. На море, недалеко от парка, стояли корабли, в оттуда слышался мелодичный бой склянок. Я один, или с Лидией Александровной, шуршим листьями по аллеям парка или сидим у моря. Осень всегда на меня дышала грустью. Кронштадтская же грусть была особенно грустна. Я бродил и читал про себя одни и те же строки:
Осень! Обсыпается весь наш бедный сад,
Листья пожелтелые по ветру летят.
Весело и горестно сердцу моему,
Молча твои рученьки грею я и жму…
Шла война. Жизнь в Кронштадте казалась очень тихой и спокойной. Но все же в этой жизни была постоянная тревога, умирало очень много людей. Умирали у меня больные, умирали врачи, были жертвы на море, и очень часто среди дня открывались двери госпитальной церкви, тут же в коридоре среди палат, и нас всех звали на очередную панихиду. И снова и снова звучали старые и мудрые слова: «Ты един еси бессмертный, сотворивый и создавый человека. Земние убо от земли создахомся и в землию тую жде пойдем».
Свободное копирование
