Наутро в госпитале я спросил, где помещается терапевтическое отделение, и пошел туда. Там я нашел маленького худенького и невзрачного доктора в очках, через которые смотрели зоркие, умные глаза. Это оказался Алексей Николаевич Сиротинин, москвич, брат знаменитого академика и лечб-медика Василия Николаевича Сиротинина. Узнав, что я из Москвы, Алексей Николаевич обрадовался, разговорился и, прогуливаясь по коридору, мы проговорили часа два. Беседа наша закончилась его предложением поселиться у него, на что я возразил: «Да ведь я не знаю, оставят ли меня в Кронштадте». «А я сейчас справлюсь», — сказал Алексей Николаевич и, вернувшись, подтвердил свое предложение поселиться у него. Это был неожиданный счастливый случай. В этот же день вечером я переехал в небольшую, хорошо обставленную комнату большой, культурной квартиры Сиротинина. А со следующего утра пошел работать в терапевтическое отделение. Из сорока врачей, мобилизованных и поступивших в распоряжение главного инспектора Кронштадтского порта, оставлено было в госпитале два человека. Это доктор А.И.Крупский, впоследствии известный акушер, и я. Остальные все пошли или на суда, или в береговые команды и подразделения. Наше счастье обусловливалось тем, что мы были оба из клиник, и что в госпитале как раз была нужда в акушере и терапевте, знающем клиническую лабораторию.
Состав врачей госпиталя был очень солиден и представлен всеми специальностями. Все это были люди уже на возрасте, в чинах, все доктора медицины, многие проделавшие большие морские кампании, многие пережившие осаду Порт-Артура. Все они прочно обосновались в Кронштадте семьями, в больших квартирах, занимались практикой, хорошо зарабатывали. Каждое утро вся врачебная корпорация встречалась в сборной комнате врачей госпиталя — громадной со сводами, обставленной прекрасной кожаной мебелью. С утра и часов до двух, а потом вечером, кипел электрический самовар, и лакей разносил чай желающим. Здесь врачи читали газеты, узнавали последние новости, играли в «трик-трак» и за новый и никому не известный анекдот платили премию. Большинство врачей держалось просто, «без чинов», в них чувствовался «старый студент» и, прежде всего, врач. Чинопочитание отсутствовало, т. е. никто никогда не говорил друг другу: «Ваше превосходительство» или «Ваше высокородие». Все звали друг друга по имени и отчеству, вплоть до тайного советника Обезьянинова. И это нисколько не мешало служебным отношениям, не мешало быть подтянутым и знать свое место.
Помимо госпитальных врачей, в береговых частях, экипажах, учебно-минном и артиллерийском отрядах, машинной школе, инженерном училище, школе юнг и в разных учреждениях порта и, конечно, на судах, — я не говорю о действующем флоте, он не стоял в Кронштадте, а судах, приписанных к порту, — везде были врачи, что составляло, в общем, большую влиятельную врачебную корпорацию, подчиненную главному санитарному инспектору Кронштадтского порта и главному доктору госпиталя.
Несмотря на эту громадную и продуманную организацию, работать в госпитале было тяжело, а порой и неприятно. Уж очень велика была машина, не была она гибка, и очень много было приказного, казарменно-военного. Многочисленная санитарная рота, состоящая при госпитале и набранная из «второго» сорта людей, была обязана ухаживать за больными, за помещением, чистотой и порядком. Над санитарами стояли сестры. Казалось, все предусмотрено, и организационно — правильно. Но не каждый матрос мог быть братом милосердия. А требовать из-под палки труднейшего служения ближнему и, притом, больному, часто неопрятному, от молодого и недовольного своим положением парня, явно было несостоятельно. Сколько раз думалось мне: ну, что бы вместо десяти санитаров иметь мне три женщины платных, и было бы отлично. Но этого не было. И нужно было много усилий, чтобы подобрать подходящих санитаров и сестер и сработаться с ними.
Свободное копирование
