Когда согласился войти в правительство, разумеется, знал, что коррупция в органах власти получила очень широкое развитие, стала настоящим бичом союзной и российской государственности. Понимал: истоки ее кроются в том, что чиновникам дана возможность принимать индивидуальные решения в пользу того или иного предприятия. Поэтому с самого начала установил у себя в секретариате жесткий порядок: любые подарки, как бы ни были они незначительны, сдавать в службы протокола. Сотрудники тихо потешались, особенно когда речь шла об очевидных пустяках, но я считал, что в данном деле лучше перегнуть палку. Видимо, репутация, а может быть, и фамилия все-таки сработали. Даже мои политические противники, убежденные, что я веду страну по гибельному курсу, не подозревали меня в намерении запустить руку в государственный карман.
Однажды вечером, после совещания премьеров СНГ и последовавшего за ним дружеского ужина, ко мне подошел один из руководителей правительства соседней страны, отвел в сторонку, завел разговор о необходимости развития взаимовыгодного сотрудничества, потом мягко упомянул о возможности учета при этом моих личных интересов. Поблагодарив за желание развивать экономические связи, я сделал вид, что не понял прозрачного намека, но после этого стал относиться к любым контрактам, связанным с этой страной, с особым вниманием и осторожностью.
Пожалуй, главная проблема адаптации к работе в правительстве, особенно в условиях экстремального кризиса, – это радикальное изменение протяженности времени. Ученый планирует свою работу в размеренности лет, месяцев, недель. Советник измеряет время в часах и днях. Руководитель правительства вынужден оперировать временем в секундах, в лучшем случае – минутах. Спокойно подумать несколько часов, неспешно посоветоваться – почти роскошь. В течение получаса провести важное совещание, за три минуты успеть связаться с Минфином – дать распоряжение, за две минуты пообедать, еще через одну минуту выскочить из кабинета, чтобы мчаться выступать в Верховный Совет, – вот это норма, и такая круговерть беспрерывно в течение дня, с раннего утра до поздней ночи. Этот ритм жизни неизбежно создает серьезные препятствия в общении с людьми, друзьями. Нельзя же пригласить близкого друга для хорошего разговора в два тридцать пять ночи, уделив ему семь минут. Так просто не делается. В результате круг общения неизбежно сжимается до тех, с кем видишься только по делу. Времени не хватает даже на самых близких людей. За весь 1992 год, наверное, всего раза три успел выбраться к родителям, и каждый раз уже под утро и смертельно уставший.
Особенно тяжело все происходившее переживала мама. Она – историк, доктор наук, специалист по внешней политике России на Балканах XVIII – начала XIX века. Ей было четырнадцать лет, когда к деду, Павлу Петровичу Бажову, пришла всесоюзная слава. С тех пор всю жизнь жила в обстановке эмоционального комфорта. Не было серьезных проблем и с детьми. На родительских собраниях в моей школе мама была всего несколько раз в жизни и, как правило, слышала в основном приятные вещи. И вдруг – лавина неприятия, ненависти! В конце 1991 года ее сына костерят в огромных, бесконечных и безнадежных очередях. Стоя в очереди за хлебом, она, к своему изумлению, слышит рассказы о том, что сами-то Гайдары как сыр в масле катаются и в очередях-то, небось, не простаивают. А тут еще вдруг выясняется, что и привычный мир друзей, которые десятилетиями бывали у нее дома, разделился на тех, кто поддержал реформы сына, и тех, кто их категорически не принимает. И все это неожиданно, резко, без всякой подготовки… Понимая это, пытаюсь выкроить свободную минуту хоть позвонить, успокоить.