Лето 1913 года было необычайно жарким. Все окна были открыты, но занавески не шевелились, а на зеркальной поверхности реки — ни единой морщинки. Даже ночь не приносила прохлады. Слуги вынесли матрасы из дома и спали под навесом сеновала.
Я помню, как проснулась рано утром от слепящего солнца, лившегося в детскую (почему-то шторы в ней никогда не задергивали). С улицы доносился шум телег, спускавшихся к реке, а на стене детской появлялись, плыли и исчезали странные тени. Некоторое время я тихо наблюдала за ними, а потом решила разбудить брата, крепко спавшего в маленькой кроватке рядом со мной.
— Что за тени? — спросил он, уверенный, что я отвечу на любой вопрос.
— Это отражения маленьких человечков, возвращающихся в горы.
— В какие горы?
— В свои особые, — твердо сказала я и, прежде чем он задал следующий вопрос, предложила выйти в сад.
Мы оделись и на цыпочках пробрались через спящий дом.
Я отчетливо помню радость того раннего утра, приветственный хор птичьих голосов, сверкающую росу, покрывшую газон, алый ковер под старым бальзамическим тополем — это были опавшие тополиные сережки. Мы собирали душистые сережки, прижимали их к лицу, вдыхая аромат, а потом разбрасывали на траве и гонялись друг за другом, пока не устали.
Неподалеку виднелись обсаженные боярышником и дикими розами каменные ступени, которые вели в беседку. Наружная дверь распахнута. Внутри лишь дачная мебель: простой стол, несколько стульев, в стеклянной горке — чашки и блюдца, а сквозь цветные ромбовидные стекла готических окон радужными потоками струился свет.
— Смотри, Гермоша, — позвала я, разглядывая сад через красное стекло, — он весь в огне!
— Взгляни через это лиловое стекло! — кричит он в ответ. — Все темно, и баба Яга прячется в кустах.
Возбужденные, мы бегали от окна к окну, видя сад в различной расцветке: зловещей темно-зеленой, золотисто-желтой, когда деревья, цветы, бабочки и даже птицы превращаются в живое золото. Все было чудесно и таинственно.
Наружная лестница вела на площадку над комнатой. Здесь, на восточной стороне, вершины деревьев были вровень с низким парапетом-балюстрадой. Белые кисти рябин и душистые соцветия черемухи свешивались через ограждение на площадку.
Затем мы влезли на башню. Отсюда был виден ослепительный простор Двины, текущей на север, острова напротив сливались в сплошную береговую полосу. Внизу мы увидели бабушку, склонившуюся над цветочной клумбой, и поспешили к ней, вниз. Подошло время завтракать.
Мы направились домой и тут заметили старика, шедшего нам навстречу. Он был одет в выцветший мундир гражданского служащего, тощая борода торчала в разные стороны, а из-под фуражки на плечи падали белоснежные волосы.
Бабушка остановилась и вдруг побежала. «Ваня, Ванечка, — закричала ома, обнимая старика, и слезы текли по ее лицу. — Я всегда знала, что ты вернешься, всегда знала!».
Весть о возвращении дяди Вани быстро распространилась среди родни. К полудню его дочери, Лидочка и Людмилушка, их дети и тетя Пика разом приехали из Соломбалы. Таня была уже здесь. Пришли дядя Митя и дядя Володя. Но все немного удивились, когда появилась бывшая жена дяди Вани Оса. Довольно сухо пожав ему руку и выразив надежду, что ему не стало хуже от долгих странствий, она заняла свое обычное место за столом.
Дядя Ваня, и раньше не очень разговорчивый, сидел и робко улыбался. Все разговоры вела Таня. Оказалось, что вчера, когда она готовила обед, папочка вошел в дом и тихо уселся за стол. «Как будто никуда не уходил», — закончила она.
Занимательный переход дяди Вани через Сибирь принес ему прозвище «Сибиряк», и с этого дня его называли только так. Он был мягким и глубоко верующим человеком, любил животных, птиц, деревья и цветы. Я никогда не слышала, чтобы дядя Ваня рассказывал о своих странствиях. Только однажды он высказал свое мнение, что «великая матушка Волга», о которой поется так много песен, уступает по красоте нашей Двинушке-реке с ее кристально чистой водой. И еще рассказал о поразительно красивой весенней калмыцкой степи, когда огромное, неохватное взглядом пространство превращается в цветущий ковер. «Но, — добавил он печально, — это многоцветье длится недолго и вскоре выгорает под безжалостными лучами солнца, превращаясь в сухую шуршащую траву».
Он подарил бабушке семена и луковицы, которые собрал в Сибири. Она высадила их в саду, и они цвели потом из года в год. Всем остальным он раздал деревянные крестики, иконки и сувениры из разных монастырей.
В тот день, когда мы все собрались за круглым столом, отцу пришло письмо. Он нетерпеливо разорвал конверт и пробежал глазами листок. «Наша Женя, — объявил он, — выдержала экзамен и принята в Мариинскую гимназию». Все меня целовали, а Сашенька получила особую благодарность. Отмахнувшись от похвал, она заметила: «Неисповедимы пути Господни. Это чудо!».
Чудо или нет, но меня приняли. На следующей неделе пришла Настенька, наша портниха, чтобы снять с меня мерку для школьной формы.
Свободное копирование
