2. Мария Ивановна Лясковская
Мария Ивановна Лясковская, урожденная Варгина (собственный дом на Кузнецком), жена Николая Эрастовича Лясковского, профессора химии, о котором писал мой отец: «Я его часто встречал у профессора Николая Эрастовича Лясковского, дом которого был связующим звеном для многих университетских деятелей того времени» (Н. Бугаев: «Сергей Алексеевич Усов»); время — 1860–1865 годы; Лясковский скончался давно; но жена его, Марья Ивановна, крестная мать, превратила «связующее звено» в железные цепи; они на нас бряцали, точно тяжелые кандалы.
Что-то в лице ее было якутское: скулы монгольские, малые щелочки глазок безвеких, всегда приседавших в морщиночки приторные; всосы темные на серомертвых щеках, сухой, черство зажавшийся рот, разъезжающийся в улыбку-гримасу, слезливую, сантиментальную, чтобы, разъехавшись, снова счерствиться безжалостно; жидкие, желто-зеленые, гладкие вовсе зачесы волос под наколочку черную; малый росток, худоба: совершенный одер; старомодное черное платье фасона древнейшего (пятидесятых годов?); очень узенькие нарукавчики, стягивающие кисти лапок лягушечьих; очень широкая юбка; распяленная тарахтящей крахмальною белой исподнею юбкой; гордилась, что носит такую:
— Белье, дорогая моя, коль не белое, так значит грязное; на белом же и пылинка видна; на цветном, так и все, — фунты грязи… Не гигиенично: у вас, дорогая моя, юбка нижняя — шелковая, розовая? Так и все… Нет, уж я — вот в какой. — И вздерг юбок, чтоб матери протарахтеть своим жестким крахмалом в лицо; да и не только матери: отцу, Сергей Алексеичу Усову, сыну его, «Паше» Усову, кому угодно:
— Так, все!
И прюнелевые старомоднейшие ботинки, нарочно, чтобы ногой — прямо в нос:
— Вот какие ношу, — так и все! И опять — вздерги юбок. Сергей Алексеевич Усов сипел:
— Она не показывала своих ног вам?
— Покажет: гордится размерами; «ножкой» гордится.
Старуху я помню с младенчества; было ей под шестьдесят уже; строгие нравы вносила; подтягивала знаменитых друзей.
— Так и все, дорогая: жена должна спать на одной — так и все — с мужем; так, да… постели… А вы, дорогая…
И, сморщившись медоточиво, все лапкой лягушьей подмахивала; точно высказала величайшую нежность; и глазки едва не слезились из щелочек; делалось страшно; профессор сопел, а жена опускала глаза.
Мне, ребенку, мой дядя, Георгий Васильевич Бугаев, глаза открыл трезво:
— Зеленый одер… пфф-пфф!
— Как можешь, Жоржик, ты личность почтенную так называть? — испугался отец; дядю мать прозвала «дядя Ерш» за колючесть.
Смысл Марьи Ивановны мне приоткрылся: зеленый одер! Здесь скажу: зарисовывая Аполлона Аполлоновича Аблеухова, я взял моделью наверное М. И. Лясковскую: в сухости, черствости, во внешнем виде, лишь вставив Другие глаза да приставивши бачки; отрежьте их, вставьте якутьи глазенки и в юбку оденьте сенатора — вылитая Марья Ивановна; некоторые же чудачества и черты нежности взял от отца.
Свободное копирование
