Когда припадки астмы давали мне передышку, я ходила по музеям и галереям, навещая моих старых знакомых — мои любимые картины. Опять и опять стояла перед Леонардо да Винчи. Мона Лиза (Джоконда) таинственно, лукаво улыбалась, завораживая зрителя странным, загадочным взглядом. Казалось, прелесть и жуть исходили от нее. Всегда толпился, сменяясь, народ перед этим замечательным произведением. Я любила еще его «Мадонну в гроте» и особенно «Св. Марию на коленях у св. Анны». Сколько обаяния в этих двух женщинах, в их лицах, в их позах! Какое совершенство живописи! Как Леонардо в своих вещах выделяет главное контурами ясными и чистыми! И как тонко, мягко и незаметно затушевывает, сливает с окружающим вторые планы и детали.
Картина Корреджо «Сон Антиопы» меня всегда восхищала. Пленительны игра в этой вещи света и полутеней и исключительная красота колорита.
Джорджоне — «Сельский концерт» я очень любила. Хорош пейзаж в этой картине. На первом плане склон горы, каменный водоем и большое дерево. На земле расположилась группа людей: две женщины и двое мужчин. Женщины обнажены. Одна стоит и набирает из водоема в кувшин воду. Другая сидит почти спиной к зрителю с флейтой в руках. Мужчины, сидя, беседуют, и один из них тихо играет на мандолине. Несказанно привлекательна и голова, повернутая в профиль, и вся фигура этого молодого человека. За ним расстилается редкий по красоте пейзаж. На втором плане — богатые группы деревьев, небольшие постройки и прекраснейшие дали. Под деревьями — маленькая фигура не то охотника, не то пастуха. Все части пейзажа во взаимном построении вызывают в зрителе приятное чувство равновесия. Свет и тени дают впечатление общей гармонии. Картина умиляет и трогает. Я меньше люблю фигуры женщин, хотя они сделаны великолепно…
И всегда, когда я смотрю вещи Джорджоне, которых так мало, я сожалею о его ранней смерти.
Потом Рафаэль, Тициан, Веронезе, наконец, Ван Дейк. Все какие вершины!
Из французов мои любимые были Ватто и Шарден. Один был певцом праздников, красоты и грации, другой в неподражаемой живописи передавал несложные картины семейной и детской жизни, и из очень простых, домашних предметов — натюрморты.
Конечно, часы проводила перед Клодом Лорреном, Гюбер-Робером, Милле, Коро, Руссо и еще и еще.
А когда я уходила из Лувра, в моей душе царила надо всем античная скульптура — «Самофракийская крылатая победа», стоящая на лестнице Дарю…
В Люксембургском музее (раньше, когда я училась, я его часто посещала) я привыкла видеть в одной из первых зал музея вещь моего учителя Уистлера — портрет его матери. Она сидит вся в черном, в профиль, на фоне серой стены. Я не знаю современного художника, который так бы близко подошел к искусству Веласкеса по технике, по приемам в живописи. Я много раз рассматривала, как написана эта вещь, и просто становилась в тупик. Легким, тонким слоем положена краска. Мазков не чувствуется. Как будто краски и вовсе нет, и кажется, что портрет создан из воздуха, света и теней. Глядя на эту леди — мать Уистлера, я представляла ее себе молодой, очаровательной женщиной, когда она приехала с мужем и детьми в Петербург. Отец будущего художника был инженер, строитель первой у нас железной дороги. Они поселились на набережной, почти против Академии художеств. Часто мистрисс Уистлер из окна смотрела на своего молоденького сына, будущего знаменитого художника, когда он зимой шел по льду через Неву в Академию художеств. Он там занимался живописью.
Я любила еще картину «Каин» художника Кормона. Она большого размера. На ней изображен Каин уже старым, с молодым поколением своих детей и внуков. Молодежь несет на носилках престарелую жену Каина. Все шествие двигается по пустыне. Каин идет впереди. Голова несколько опущена. Он шагает размеренно, упорно. Во всей его несколько согбенной фигуре чувствуется страх маньяка, гонимого невидимыми фуриями. На всех — отпечаток отверженности. Картина выразительна и производит сильное впечатление. Рисунок хорош, но живопись скучна и условна.
Приятен художник Каррьер. В своих картинах он чаще всего изображает мать, детей, материнство. Все проникнуто теплым чувством ласки и нежности. Живопись его покрыта какой-то золотистой дымкой. Нет резких контуров. Все смягчено и затуманено.
Конечно, я больше всего застревала в тех небольших залах, где висели Дега, Мане, Моне, Сислей, Писсарро и Ренуар — молодые французы, внесшие в искусство так много нового, так много свободы и дерзаний.
А вот картина Марии Башкирцевой — «Митинг». Картина тонко продумана и хорошо исполнена. Ведь это было только начало и так удачно… Какое она была удивительное существо! Сколько таланта, сколько сокровищ таилось в ней! Но прекрасные дары, посланные ей судьбой с таким изобилием, раздавили ее хрупкую телесную оболочку. Как жаль! Как жаль!..
Обширный сад примыкает к Люксембургскому музею. Я часто после осмотра картин шла посидеть под его тенистыми платанами. Большие плоские бассейны отражали небо, купы деревьев. Вдоль низких их краев толпились нарядные ребятишки с нянями и матерями. Нередко я видела кормилиц в русском наряде, в кокошнике, вышитом бисером, в бусах на шее, с яркими лентами и в широких русских кофтах. Такова была тогда мода в Париже у богатых буржуа. Часто ребенка сопровождал сгорбленный, но изящный старик, — видимо, дедушка выводил гулять своего внука. Дети пускали в бассейне кораблики, лодочки, причем кричали от радости и восхищения, когда парусное крошечное судно плыло по зеркальной воде.
В части парка, ближайшей к Сорбонне, студенты в одиночку, иногда группой сосредоточенно учились. А иногда приходилось наталкиваться на нежную парочку, сидящую в укромном местечке.
Бюсты и статуи белели среди зелени. Желто-розовый песок дорожек блестел на солнце. И было тихо в саду. Смягченный гул города неясно доносился сюда, в тенистые аллеи.
Свободное копирование
