Судьба мне готовила счастье, но его надо было еще завоевать. Два года до брака — с осени 1903 года — прошли для меня непередаваемо тяжко и мрачно. Самые тяжелые годы за всю мою жизнь. В то время развод был очень затруднен. В его процессе были нагромождены бесчисленные и ненужные формальности, причинявшие много забот и огорчений, и обстановка кругом была неспокойна и мрачна. Вся страна кипела. Общественное настроение у людей честных и здравомыслящих было раздражено жестокими мероприятиями правительства против стачек рабочих, которые становились все чаще. Крестьянские волнения вспыхивали то там, то здесь. Душа была полна негодованием, когда приходилось читать и слышать о карательных экспедициях царских генералов.
Усилились и студенческие демонстрации. Правительство закрыло университет и стало наиболее энергичных студентов отдавать в солдаты. Трудно передать то возбужденное состояние, которое царило везде. Бесконечные споры, столкновения, разногласия. Но большинство приходило к заключению, что монархический принцип до конца изжит, самодержавию пришел конец. Многим это стало ясно как день. Истина была там, где миллионы людей, то есть массы трудящихся могли быть счастливы и обеспечены.
Почти каждый день приносил какой-нибудь ужас — то казни, то еврейские погромы, то искусственно вызванную турецко-армянскую резню.
Трудно было в эти годы работать и делать свое любимое дело, требовавшее равновесия, душевного спокойствия и ясности. Временами казалось, что моя работа, мое дело никому не нужны, не ко времени, не отвечают запросам сегодняшнего дня. А потом приходили другие мысли: «Работать в искусстве, совершенствоваться, стараться создавать хорошие вещи — это ведь делать вклад в культуру своей страны, своего народа. Это тоже важно, тоже нужно». Я усиленно начинала резать доски и печатать гравюры. Старалась не поддаваться унынию от личных дел, от окружающих событий и в постоянной непрекращающейся работе стремилась найти душевное равновесие. Углубляясь в искусство, я точно погружалась в свежий, живительный источник.
Издательство Евгениевской общины Красного Креста, во главе которого стоял большой энтузиаст этого дела И.М. Степанов, заказало мне шесть открытых писем с видами Петербурга и его окрестностей.
Мне пришлось не раз съездить за город. Иногда ко мне присоединялись мои друзья. Ярко запомнилась мне одна такая поездка. Поехали оба Бенуа, Сомов, Курбатов. Мы много работали и много гуляли. Клены сверкали ярким желтым убором и отражались в тихих каналах. В них зеленая ряска, затянувшая к осени поверхность воды, успела уже опуститься на дно. Развесистые дубы стояли еще зеленые и роняли желуди, которые падали, мягко ударяясь о землю. Был солнечный день, и над нами ярко-синее небо. Завтракали на траве, под темными ветками ели.
Собрав материал для открыток, я засела за работу. Рано утром, когда было меньше движения на улице, я уже торопилась к намеченным накануне местам моего любимого города, чтобы сделать зарисовки. Днем резала и печатала гравюры:
Петербург: 1) «Колонны Казанского собора», 2) «Цепной мост», 3) «Сальный буян».
Павловск: 1) «Мост с центаврами», 2) «Боскет около Пиль-башни», 3) «Ворота к мавзолею Павла».
«…На днях окончила шесть открыток-гравюр для Красного Креста и гравюру по рисунку Бенуа для поэмы „Медный всадник“ Пушкина. Мне ее заказало Общество любителей изящных изданий, для которого Бенуа и делал эти иллюстрации. Первый раз будут печатать эти гравюры в типографии по моим доскам в нескольких красках. Это серьезный вопрос, с большим значением для моих будущих работ…»
«…Только что получила пробные оттиски открыток. Напечатаны отлично, трудно было ожидать лучшего исполнения. Следовательно, и в будущем мои работы могут быть напечатаны, и моя долбня на дереве не так уж безрассудна и ни к чему не применима…»
Я сама ездила в типографию (бывшую Голике и Вильборга) и проверяла тона красок, подобранные рабочими по моим образцам. Там я присутствовала при самом печатании. С каждой доски были сделаны в типографии по пяти гальваноклише. Они абсолютно были тождественны деревянным доскам. Я, автор, и то не могла отличить, какой оттиск сделан с моей доски и какой с гальваноклише. К этому прибегли для ускорения работы и, как мне там сказали, чтобы не пускать мои доски в работу и сберечь их от всяких случайностей. Но я должна прибавить, что, кроме пяти одинаковых гальваноклише, которые шли одновременно под пресс с накатанной краской, я заметила, что шли и мои доски, тождественные с ними. Видимо, материальный расчет взял верх над желанием сохранить доски. Но доски выдержали. Сделано было по десяти тысяч оттисков с каждой, и через несколько лет напечатали еще столько же, и доски не пострадали.
«…На днях я узнала, что у Бенуа с Верещагиным вышла неприятность по поводу заказа Бенуа иллюстраций к „Медному всаднику“. Это все общество библиофилов состоит как будто из страшных дураков. Они решили, так как им не все рисунки Бенуа нравятся (их было 33), выпустить только тринадцать книжек со всеми рисунками, а остальные экземпляры издавать с выбранными по вкусу рисунками. На это А.Н. Бенуа не согласился и взял их обратно». Помню только, что Александр Николаевич, не сказав ничего об этих осложнениях, уплатил мне за сделанную для фронтисписа цветную гравюру по его рисунку.
Кому теперь неизвестны эти великолепные иллюстрации, являющиеся непревзойденными образцами графического искусства. Они ярко воплощают наш прекрасный город и сливают с ним воедино идею, замысел гениального произведения Пушкина.
Дягилев, обладая настоящим художественным чутьем и вкусом, высоко оценил эти прекрасные иллюстрации, как они того заслуживали, и поместил их в журнале «Мир искусства» № 1 за 1904 год.
Свободное копирование
