Оглушительная тишина взрывается лязгом замка и я вскакиваю с бешено колотящимся сердцем.
Входит надзирательница в военной форме. Злобная и непроницаемая. Без возраста: может, 40 лет, может – 60.
– Раздевайся!
Почему-то становится страшно. Снимаю пальто, шапку… Хватает одежду и начинает как-то хищно мять, ощупывает ее, снаружи, изнутри. Подпарывает ножичком подкладку, пальцами проминает каждый шов. Что-то ищет, не находит и разочарованно бросает на кровать. Меня бьет озноб.
– Чего стоишь?! Сказано – раздевайся, значит – догола!
Трясущимися руками стягиваю с себя все. Зубы уже выбивают дробь. Слышу, как в двери стукает заслонка – значит, конвоир «наблюдает»… Мне уже все равно. Боюсь даже спросить, можно ли накинуть на плечи пальто, хотя, наверное, можно…
Подходит ко мне, и я цепенею, как кролик под взглядом удава.
– Раскрой рот! Шире! – и грязными пальцами лезет мне в рот, оттягивает щеки, что-то высматривая там. (Позднее узнаю, не спрятаны ли во рту записка или деньги).
– Распусти волосы! – вынимаю все шпильки и она роется в моих волосах.
– Повернись спиной! Наклонись! Ниже! – повинуюсь, ничего не понимая.
– Раздвинь ягодицы!
– То есть, как?.. – вырывается у меня.
– А вот так! Мать твою перемать!.. – изрыгает она и сама выполняет свое требование.
Раздавлена. Чувствую себя скотиной, приведенной на заклание. Автоматически натягиваю на себя одежду и тупо размышляю о том, как и чем подвязать чулки и как прибрать волосы: отрезаны застежки от пояса, отобраны шпильки для волос, так как все металлические вещи запрещены.
Дошла очередь до моего «имущества», которое все умещается в наволочке. Так же перетряхивается все белье. Прощупываются даже рубцы полотенца и простыни, вынимаются стельки из тапочек и, самое горькое, обнаруживается в карманчике юбки мой «талисман» – серебряный, величиной с ноготь, козлик, подаренный Адкой еще в бесконечно далекое довоенное время…
Эта потеря последней каплей переполняет меня, и я уже не могу сдержать слез. Когда захлопывается дверь за этим цербером в юбке, я валюсь на железную койку и захлебываюсь в плаче.
Грохочет дверная форточка, появляется безликая рожа:
– Эй! вставай! До отбоя лежать нельзя.
Подчиняюсь. Вытираю слезы. Плакать здесь, наверное, тоже запрещается. Волосы лезут в глаза, с ног сваливаются чулки. Эти реальные заботы спасительны, заставляют думать о том, как обойтись без необходимых мелочей. Роюсь в своих вещах и нахожу марлевую косынку. Отрываю от нее полоски, скручиваю их для крепости – вот и подвязки для чулок. Заплетаю волосы (хорошо, что хоть расческу оставили) и завязываю их тряпочками. Хуже с отпоротой снизу подкладкой пальто: оранжевый шелк и без того давно поистерся, а теперь и вовсе болтается прядями длинных нитей и высовывается из-под полы. Без иголки, без ножниц трудно что-то сделать, но все же сумела вздернуть материал «сборочкой» на отдельных нитях и закрепить их потом между собой узелками. Получилось что-то вроде бахромы, длинные концы которой я оторвала.
За делом время пошло быстрее, и вот уже захлопали дверные форточки, зазвенели миски – ужин.
Сунули и мне миску холодной перловой каши и кусок хлеба с кружкой кипятка. Кипятком немного согрелась, хотя вода воняет хлоркой и жестью. Каша не лезла в горло, но заставила себя съесть и ее – надо экономить силы.
Очень устала. Сидела на краю койки и раскачивалась, чтобы не заснуть. Но вот раздался глухой звонок. Отбой, догадалась я. Но как же спать без матраса? Наверное, забыли принести?
Тихонько постучала в дверь. Потом еще раз… Форточка залязгала засовом, и я вся сжалась: а вдруг нельзя ни о чем спрашивать. Обругают, наверное…
И вдруг вместо ожидаемой рожи увидела седоусое лицо добродушного старика, который негромко спросил: «Чего тебе, девонька?».
Я от неожиданности даже слова произнести не могла. Смотрю на него и чувствую – слезы глаза застилают: значит, и здесь встречаются люди?! Спросила про постель, а он, сочувственно так, говорит: «Да не положено в этой камере… Ты уж до утра как-нибудь промайся тут, а завтра тебя в другую камеру переведут».
Поблагодарила его шепотом. Умылась. Понимая, что он не будет подглядывать за мною, одела на себя вторую рубашку, кофту – все, что только можно было надеть, чтобы согреться. Укутала голову платком (спасибо, мама прислала старинную шаль темно-вишневого шелка, с кистями) и улеглась на одну полу пальто, прикрывшись другой. А под голову – мешок с остатками «имущества». Всплакнула еще раз от ласковых слов старика и уснула.
Свободное копирование
