Memoria - 184

Жизнь продолжается[1]

А жизнь шла своим чередом. Напряженно билась мысль, искала себе дорогу. Бездумное, «грибное» состояние и Нина Ивановна несовместимы. Все, что можно было сделать в поисках выхода—возможности, интеллектуальной жизни, — было сделано. Освобождение от ссылки или хотя бы возможность если не научной, то преподавательской работы (опыт преподавания у нее был и в Институте народов Севера в тридцатые годы и в школе и техникуме в Зауралье, после первого тура лагерей) — вот о чем просила она в многочисленных заявлениях в высшие инстанции.

В письме ко мне от 17 августа 1953 года она пишет:

«[...] Я же извелась совершенно тем, что не могу найти работу и так и должна сидеть «на иждивении» твоем и Веры[2]: сейчас о работе по специальности писала в МВД в Москву, Генеральному прокурору (2 раза), в крайком партии, в Верховный Совет, всюду твердя, что нельзя человека выбрасывать из жизни; если не освобождают ссыльных, то дайте, черт возьми, работать! У нас говорят, что в другом, не Казачинском, районе один ссыльный через Москву добился, что ему разрешили преподавать. Бьюсь во все дырки и во все концы! Но насколько бы проще было, если бы приняли к печати «Ломоносова»! Этого можно добиться [...]».

В одной из тетрадей, в черновиках, нашлось даже рифмованное заявление:

ОСО постановленьем

Попала в заключенье:

Пять лет дубровских лагерей!

А по отбытии срока

Отправили далеко:

В Сибирь, на Енисей.

Не страшно Енисея,

Прожить везде сумею —

В работе весь вопрос!

Здесь в самом мне начале

Сурово указали:

Ступайте вы в колхоз!

 «С моим здоровьем хилым

В колхозе не по силам

Работать мне теперь!

Была я педагогом».

Но оборвали строго:

—Туда закрыта дверь!

Не нужны ваши знанья,

Как бесполезный дым.

Как ни старайтесь много,

Работы педагога

Мы ссыльным не дадим.

—У граждан в нашем строе

Есть право основное:

Нести любимый труд.

Его навек лишают

Меня. Я к вам взываю:

Где справедливость тут?

Правительства указом

Судимость сняли разом,

Без разгляда статей,

Всем, что пять лет имели.

А мне на труд ужели

Не отворят дверей?!

Пишу теперь стихами,

Зачем — поймете сами,

Что эдаким посланьем,

Быть может, я вниманье

Сумею обратить:

Какой же ради цели

Меня, на самом деле,

Без пользы погубить?!

Внизу, чернилами, надпись — отправлено 13/1Х-53 г. Послания оставались без ответа. Осенью, после поля (муж был в экспедиции в Туве), мы с мужем приехали к маме в Залив. Уехали. Еще горше стало одиночество. Но, несмотря на все, шла интенсивная внутренняя работа. Сохранились записи — размышления о становлении нации и государства, об украинском национализме, о Гоголе, его последних годах, о роли истории и этнографии и границе между этими областями человеческого знания, отзывы-отклики на прочитанные книги и журнальные статьи. Шла интенсивная переписка с друзьями-астрономами. И — стихи. Стихи-картины, стихи-переживания, стихи-размышления.

Целый день надо мной Абсолют[3]

Распростер свои черные крылья.

Мы — как дети. Минуты бегут.

Мы, как дети: кричим от бессилья.

И беспомощным счетом минут,

Измеряя безмерного грани,

Мы не знаем, куда приведут

Нас слепые усилья сознанья.

Ртом касаясь осенней земли,

Я в опавшем листке угадаю,

Как века за веками текли

И как солнца — в крови возникают.