7.
У Шкловского, на Второй Аэропортовской улице, бывали в гостях писатели, кинорежиссеры, актеры, ученые.
В.Ш. для работы понадобились комплекты журналов «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ». С радостью исполнил его просьбу. Когда принес журналы, застал у него Ю. К. Олешу и М. А. Светлова. На большом овальном столе, словно солдаты, выстроились ряды недопитых бутылок. У собеседников Шкловского слипались глаза. Но как только он заговорил, оба моментально протрезвели. Виктор Борисович никогда не пил.
Интересной оказалась задушевная беседа, помеченная в моем блокноте 17 декабря 1958 года.
— Я любил бывать в Доме Искусств у «Серапионовых братьев», где в маленькой комнатке на поломанной кровати, прикрывшись теплым пальто с барашковым воротником, лежал смуглый, черноглазый Михаил Слонимский. К тому, что комната не отапливалась, мы привыкли, удивляло только то, что почему-то из вентилятора этой комнаты текла вода. Здесь был Вс. Иванов. Его рыжая бородка и волосы на голове как будто окрашены пламенем. Он худи весел. Был черноволосый, чернолицый, чернорукий, уже знаменитый Михаил Зощенко. И Владимир Познер, самый молодой среди нас, молодых. Он родился в Париже в семье русского эмигранта, потом вернулся во Францию… Заходила поэтесса Елизавета Полонская, белокурый, голубоглазый Николай Тихонов и Николай Никитин, которого мы все любили за повесть «Кол». Был молодой Вениамин Каверин, писавший тогда круто построенные, иногда сверхфантастические рассказы.
Когда стареют блондины, русые волосы незаметно превращаются в седые, а голубые глаза сереют, устают, а чаще всего угасают. Константин Федин для меня не сильно постарел, потому что я его все время знал работающим.
В комнате у «Серапионовых братьев» шли споры о том, каково будет будущее литературы. Многие считали, что оно будет «сюжетным», что нужно писать остро-сюжетные книги с неожиданными развязками. Мы думали, что нужно писать занятные книги. Хочу сказать, что дороги у писателей разные, а мир один.
Опрокинув очередную рюмку водки, Олеша невесело проговорил:
— Недавно в Переделкино навестил Федина. Костя сидел за большим письменным столом между статуэтками Гоголя и Толстого. Сидит — привыкает. Как бы между прочим сказал:
— Юра, даже зарубежные писатели, друзья и недруги, не таясь говорят, что я намного выше и Гоголя, и Толстого, и давно уже приблизился к Достоевскому. А ты, что скажешь на этот счет?
Я пожал ему руку и тут же ушел. До чего докатился один из «Серапионовых братьев»… Шкловский вспомнил Хлебникова.
— Обидно, что совсем не издают Велимира. Из него вышли поэты: Маяковский, Асеев, Пастернак, Ник. Тихонов… Самые цельные, самые традиционные поэты, как Есенин, тоже переменились от его влияния. Он писатель для писателей. Он Ломоносов сегодняшней русской литературы.
Светлов попросил: «Витя, расскажи про Есенина!»
Несмотря на поздний час, Шкловский был в ударе.
— Впервые я увидел Есенина в салоне Зинаиды Гиппиус.
— Что это у вас за странные гетры? — спросила Зинаида Николаевна, осматривая ноги Есенина через лорнет.
— Это валенки, — ответил, краснея, Есенин.
Конечно, и Гиппиус знала, что валенки не гетры, и Есенин знал, для чего его спросили. Зинаидин вопрос обозначал: не припомню, не верю я в ваши валенки, никакой вы не крестьянин.
С. А. Есенина я знал и раньше. Он был красивый, в золотых кудрях, синеглазый, молодой, с чудным, неповторимым говором. Беда Есенина в том, что он слишком долго носил в городе валенки. Нельзя выдавливать поэзию из жизни, потому что она — нож для вскрытия, бурав, входящий в дерево, ракета, вонзающаяся в край космоса… А сколько у нас таких поэтов, которые стихи выдавливают из мыльного пузыря?
Свободное копирование
