Постепенно я ввела в нашу узкую компанию и Эльбруса, который скоро стал в ней своим человеком и другом Лены, Киры и других моих товарищей. Говорили мы чаще всего на исторические темы, не касаясь современности — об этом в то время следовало молчать. На более откровенные разговоры мы отваживались только наедине с Леной.
Кроме этих, более или менее близких, друзей, были и просто хорошие знакомые, некоторые из которых стали друзьями позднее. Всех не перечислить. Но кое о ком все же скажу. На четвертом курсе мы с Кирой подружились с двумя ребятами из наших военных групп — неразлучными друзьями Андреем Ковалевым и Рувимом Курсом. Первый, сын старого большевика, рабочего, хороший, честный парень, живой и открытый, он любил пошутить и, хотя казался простоватым, был неглуп, наблюдателен, нередко остроумен, прост и демократичен в обращении. Когда мы познакомились с ним, Андрей переживал личную драму: его любимая девушка, Нина Мурик (о ней речь шла уже ранее), можно сказать невеста, с которой они не разлучались с первого курса, вдруг безумно влюбилась в Алешу Севрюгина и вскоре вышла за него замуж. Андрей был глубоко ранен. Кира, всегда считавшая своим долгом исцелять всех больных и страждущих, взяла его под свою опеку. Так началось наше знакомство, в которое оказались втянутыми и я, и Лена, и Рувим.
Рувим Курс тоже был сыном довольно крупного партийного деятеля, известного тогда журналиста, как говорили, талантливого, но связанного с одной из оппозиционных групп конца двадцатых — тридцатых годов (по-моему, группы Ломинадзе-Сырцова, близкой к левой оппозиции). Хотя, как и все члены этой группы, он в свое время раскаялся и таким образом остался в партии, но весной 1937 года, когда началась буря, его самого, а потом и его жену арестовали и Рувима исключили из комсомола за нежелание «отказаться» от отца. Он остался совсем один. Как раз в это время и началась наша дружба. Она протекала главным образом на лекциях — в Коммунистической или Ленинской аудиториях, где мы забирались на верхушку амфитеатра и во время скучных лекций (по большей части они оказались именно такими), занимались болтовней, игрой в морской бой и другими интересными делами. Рувим мне нравился и я ему, кажется, тоже. Он был интересным парнем, красивым, интеллигентным, начитанным, с ним было интересно поговорить, в нем было что-то твердое, мужественное, мужское, что проявилось в его последующей тяжелой жизни. Он сумел выдержать неизбежное, не сломился, сохранил честность и порядочность. Нравилось мне в нем и то, что свалившиеся на него беды ни тогда ни потом (к этому я еще вернусь) не озлобили его, не затмили всего, что происходило вокруг. Он старался быть бодрым, веселым, не замыкался в своих печалях, и зиму 1937–1938 года мы провели в большой дружбе. Осенью 1938 года его тоже арестовали.
Постепенно, я все лучше чувствовала себя на истфаке. Училась очень хорошо, чем вызывала уважение и своих учителей и сокурсников.
Свободное копирование
