В 1925 году на обратном пути в Москву я остановилась в уральском городке Камышлове, где в это время тоже в ссылке жил дядя Володя Иков, а у него гостили Сережа, Игорек и Дима. Там я провела счастливые три недели в веселых забавах, играх и пикниках в лесах, окружавших этот маленький уральский городок. Это было последнее счастливое и безмятежное лето в моей жизни. После него началась череда горьких лет. В 1927 году я узнала, что мама с папой расходятся, и это стало для меня страшным ударом. Но за ним последовал еще более страшный. Вернувшись из Минусинска в конце августа 1927 года, я узнала, что за две недели до моего приезда умер от брюшного тифа Игорек. Ему исполнилось тогда шестнадцать лет. Он ездил на лето со своей подругой Олей в кубанскую станицу, к ее отцу. Там он, очевидно, и заразился гибельной тогда болезнью и по дороге, остановившись в Туле у дяди Володи Икова, в то время там жившего, слег, проболел две недели и умер — не выдержало сердце.
Эта первая встреча со смертью стала для меня великим горем: я потеряла старшего брата, друга и покровителя, который должен был шагать рядом со мной по жизни, чудесного, красивого мальчика, мою гордость, и может быть, первую детскую любовь. Память о нем и о наших последних встречах с ним до того, как мы разъехались, о наших играх и развлечениях не давали мне покоя. Дома все стало мрачным и грустным. Тетя Соня мучилась и терзалась, как всегда, молча, но я знала, что страдает она невыносимо.
Начались печальные вечера в нашей когда-то веселой квартире. Почти каждый вечер приходила Оля — она как-то тянулась в наш дом, к памяти Игорька. Часто что-то шила на машинке. Соня с остановившимся, равнодушным взглядом молча сидела где-то рядом, уйдя в себя. Мы с Димой, притихшие и испуганные, сидели здесь же, у стола, что-нибудь читали или тихо говорили. Сережа тоже погрустнел. Из нашего дома точно ушла жизнь. Вскоре Соня заболела, видимо, от нервного потрясения, как теперь говорят, стресса. У ней обнаружилась опухоль в груди, оказавшаяся раковой. Начались хождения по врачам, куда ее сопровождала мама, в конце концов ее оперировал самый крупный тогда онколог — профессор П.А.Геруш. Операция прошла успешно, потом Соня еще долго «лечилась радием» и прожила после этого много лет. Но в тот год это еще более омрачило нашу общую жизнь.
Единственно, что хоть немного отвлекало от тяжелых мыслей была школа и подруги. С ними я забывалась, хотя и считала в душе это изменой памяти Игорька. С его смертью на мою душу легла еще одна горькая тень, долго, долго в ней сохранявшаяся. Но время и молодость брали свое, школьные заботы, подготовка спектакля «Горе от ума» — все это как-то высветляло жизнь. А за границами моего маленького домашнего и школьного мира бушевали бури и страсти, в которые я тогда не вникала, но которые рано или поздно должны были вторгнуться и в мою жизнь. В стране шел бурный процесс индустриализации, велись не менее бурные споры в партии о судьбах страны. Сначала левая троцкистская, затем правая бухаринская оппозиция курсу Сталина бередили и тревожили партию и всю страну. Пафос новостроек, чудеса трудового героизма соседствовали уже тогда с жестоким преследованием инакомыслящих, в чем явно слышались раскаты будущей грозы. Все неполадки и задержки в сложном деле создания мощной тяжелой индустрии относились за счет «вредителей», к которым обычно причисляли старых, дореволюционных специалистов, пошедших на службу к Советской власти. Конечно, среди них было немало недовольных, жалевших об утраченном благополучии, но большинство любили свое дело, работали честно, и, может быть, лишь единицы действительно ставили палки в колеса. Тем не менее руководство страны, все больше сосредотачивавшееся в руках Сталина, чтобы ужесточить режим, раздувало проблему «вредительства». Жизнь оставалась тяжелой, зарплата невысокой, после ликвидации нэпа начались перебои с продуктами, жилья не хватало. Рай, обещанный революцией, не получался. Эти недостатки нашей жизни надо было на кого-то свалить. На помощь и пришла проблема «вредительства».
Свободное копирование
