Я уже упоминал, что подавляющее большинство эмигрантских браков было вынужденно бездетным. Отсюда следствие: «своего» пополнения эмиграция не имела.
Иностранцу, впервые попавшему в 30-х или 40-х годах в любое место русского сборища, прежде всего бросалось в глаза отсутствие на нем молодежи. Молодежи в эмиграции было в процентном отношении действительно очень мало. Необходимо при этом отметить, что к детям, подросткам, юношам и девушкам, родившимся во Франции или выехавшим из России в младенческом возрасте вместе с родителями, название «русские» неприложимо. «Русского» в них было только то, что большинство из них довольно бойко говорило по-русски, слыша дома из уст родителей только русскую речь. Писать по-русски почти никто из них не умел: учились они во французских лицеях. «Нормальным» языком они считали французский. Между собою говорили только по-французски. Дома в русскую речь поминутно вставляли французские слова и выражения.
Ученик сообщает своим родителям: — Сегодня у нас было диктэ (диктант). Послезавтра надо сдать композисьон (сочинение).
Опоздавший к обеду юноша оправдывается: — У меня не было денег, чтобы взять отобюс (ехать на автобусе).
Девушка, уезжающая с группой спортсменов в район Французских Альп, чтобы покататься на лыжах, радостно делится с подругами новостью: — Я еду делать зимний спорт.
В царстве химер, коим была по существу вся духовная жизнь эмиграции, почти два десятка лет считалось, что эмиграция должна подготовить себе «смену» для построения «будущей России». Эту смену она видела в немногочисленных эмигрантских детях и подростках, не имевших никакого представления о России и в большинстве не желавших ее и знать. А «подготовка» должна была заключаться в том, чтобы дети умели петь «Боже, царя храни», чтобы они считали символом Российского государства двуглавый орел с короной и трехцветный флаг; чтобы на масленице ели блины, а на пасхе — кулич и пасху; чтобы умели ответить на вопрос, кто такой был Пушкин; чтобы в положенные дни служили панихиды по «в бозе почивающем царе-мученике благочестивейшем, самодержавнейшем государе императоре Николае II».
Но сама эта отставшая от русского берега, а вернее, никогда его и не знавшая эмигрантская молодежь не проявляла никакого интереса ни к двуглавому орлу, ни к блинам, ни к Пушкину, ни к «благочестивейшему, самодержавнейшему». Ее помыслы были иные: смыть с себя пятно «русскости», уподобиться природным жителям страны по внешнему виду и по внутреннему содержанию, пробивать себе дорогу в жизнь, «ловчиться» и «выходить в люди» любой ценой. И при этом помнить, что главное в жизни — деньги, деньги и деньги.
Исключения из этого правила, конечно, были, хотя их можно было перечислить по пальцам. Но обойти их молчанием нельзя: среди десятков тысяч репатриантов, вернувшихся после Победы на родину, были вкраплены русские юноши и девушки, родившиеся за рубежом, но продолжавшие считать, как и их родители, своей родиной Советский Союз и изумительным образом сохранившие свою природную «русскость». Они полностью включились в советскую жизнь и с честью носят звание советского гражданина.
Свободное копирование
