В течение нескольких месяцев я усердно штудировал историческое происхождение и юридическую структуру так называемых юридических лиц учреждений и корпораций, муниципалитетов и государства. Изучал Нейбекера, перечитал сочинения Гирке, Иосифа Колера и др. Оба последних читали еще свои курсы в берлинском университете, и я пошел взглянуть на этих прославленных знаменитостей и послушать их.
Гирке, высокий и худой, с пергаментного цвета бескровным и невыразительным, "лошадиным" лицом, не удовлетворял самым минимальным требованиям, предъявляемым к лектору. Это становилось очевидным при первом взгляде на аудиторию. Несмотря на мировую известность, он читал в очень небольшом зале, и в нем слушатели терялись, - так мало их было. По сравнению с Гирке, Колер был увлекательным лектором, - во всяком случае читал он с жаром. Колер был энциклопедически образован и считался авторитетом во многих областях права - сравнительного, семейного, авторского и др. Я попал на лекцию по его специальности: о семейном праве в разных законодательствах, в частности о семейных отношениях, регулируемых в России 17-го века Уложением царя Алексея Михайловича. Это последнее маститый ученый называл не иначе, как Уложением царя "Микайловича"...
Больше я не посещал лекций ни Гирке, ни Колера. Занимаясь регулярно в прусской королевской библиотеке, делая выписки из ученых трудов, размышляя над природой юридического лица, я неизменно возвращался к тому, что все мои занятия не имеют смысла, если я не в России, и что вообще я очутился в безвыходном положении.
Явиться к отбыванию воинской повинности фактически было равносильно отдаче себя в руки полиции. Уклонение же от отбывания воинской повинности грозило, на мой взгляд, еще худшим, - превращением в эмигранта-дезертира. Удовлетворительного выхода из сложившегося положения я не находил и приходилось положиться на то, что случится то, что случится.
Я и не подозревал, что одновременно были озабочены моей судьбой родители. Никто не счел нужным сообщить мне, что мамаша на собственный риск и страх надумала съездить в Петербург и убедить кого следует, что со времени свершения мною преступления, ареста и побега прошло четыре года и что за это время многое изменилось: и общее положение, и положение арестованных вместе со мной, которые уже отбыли срок высылки и зажили нормальной жизнью.
Неведомыми мне судьбами мамаша добралась до самого директора департамента полиции Зволянского. И, как это ни невероятно, он внял ее доводам - согласился с тем, что время в известном смысле "погасило" свершенное. Однако, кара не может быть полностью снята, она может быть только смягчена или уменьшена. Если я явлюсь для отбытия наложенного на меня наказания, четырехлетний срок высылки в Нарымский край может быть сокращен через некоторое время. Мамаше удалось добиться и другого: вместо следования по этапу, мне будет предоставлена возможность проследовать в распоряжение томского губернатора, ведающего Нарымским краем, свободно, по проходному свидетельству. Оно будет меня ждать на пограничной станции Александрове.
Столь необычный конкордат был заключен в устной форме ранней весной 1910 г. Когда я о нем был уведомлен родными, я был в полном восторге. И прежде всего от того, что мучивший меня вопрос, наконец, был разрешен - не мною, а за меня, но всё же решен. Кончалось, кроме того, и мое привольное нелегальное житье. Слоняться из дому в дом, хотя бы по родным и друзьям, где день, где ночь, с обязательной признательностью за кров и стол, а, главное, за риск, которому подвергали себя хозяева, было, в конце концов, утомительно. Не было своей жизни, надо было прилаживаться к укладу других - и даже спать ложиться не тогда, когда хотелось, а когда укладывались хозяева.
Не скрою, я не слишком полагался на достигнутое соглашение - не потому, что знал Зволянского, а потому, что знал должность, которую он занимал и к чему она его обязывала. Я допускал, что, вместо проходного свидетельства на границе, меня ждет арест, и самое сокращение срока окажется мнимым. Но отступление было отрезано, и оставалось лишь принять меры на случай, если расстаться с культурой и цивилизацией придется на четыре года. Так как появлению моему на станции Александрове не положен был определенный срок, я решил прежде, чем ехать в Сибирь, зарядиться впечатлениями, которыми можно будет жить и в четырехлетней ссылке. И по времени года, и по поставленному заданию более всего подходила Италия, и мы решили туда съездить - не для изучения, конечно, а для беглого обозрения.
Свободное копирование
