Река времени - 60

Река времени 26. Второй курс. Политика и жизнь

Начало учебного года на втором курсе, как всегда, началось с торжественного построения на Парадном дворе, выноса знамени и прохождения торжественным маршем.

 Первый час занятий по расписанию был отдан «Ленинскому уроку» с обычной советской риторикой и призывами крепить воинскую дисциплину и улучшать учебу.

 Вновь появившиеся на втором курсе дисциплины, начинались, с представления преподавателей. Теоретическую механику нам начал читать доцент Кришен В. Ф., Теоретические основы теплотехники - доцент Мадиевский В.Л., Теорию машин и механизмов - доцент Ефимович.

Те предметы, которые на первом курсе уже были, начинались с взаимных приветствий преподавателей и курсантов, как старых знакомых. Высшую математику нам продолжил читать доцент Виграненко Т.И. Физику - доцент Гуревич М.Е., сменившая в феврале 1962 года профессора Сену Льва Ароновича. Английским языком с нами продолжила заниматься доцент Чарыкова Т.Н.

Первого сентября нам назначили новых младших командиров. Причем старшинами рот и заместителями командиров взводов (ЗКВ) – старшин с четвертого курса, а командирами отделений – старшин с третьего. Старшиной роты к нам пришел Юра Скачков, впоследствии окончивший училище с золотой медалью, ставший доктором технических наук.

 Заместителем командира взвода в наш 221 класс был назначен немец Иван Шнайдмиллер, умница и аккуратист, мастер спорта по шахматам.

 Командиром первого отделения, в котором я состоял, пришел Витя Мельников, классный футболист, до поступления в училище играющий за литовский клуб Жальгирис .

Когда, через 10 лет службы на АПЛ, я поступил в адъюнктуру на кафедру корабельного электропривода, то Иван и Витя уже там служили в должности начальников лабораторий. В последствии Иван многие годы работал в учебном отделе училища.

Витя защитил кандидатскую диссертацию, стал доцентом. После демобилизации, мы с ним много лет преподавали на кафедре электрооборудования и до сих пор поддерживаем отношения. К сожалению, буйная футбольная юность дала о себе знать появившимися проблемами с ногами.

На приборку Шнайдмиллер и Мельников меня определили в преподавательскую Электротехнического факультета. Она находилась на втором этаже Главного корпуса, напротив Наклонной аудитории. Убираться там было не сложно. Всего то дел, протереть пыль да натереть паркет.

 Но, главное достоинство этого места в том, что я имел ключ от помещения, которое после занятий закрывалось. В преподавательской мебели было не много: большое, старинное зеркало, на резном основании, простой стол и черный кожаный диван, на котором можно было всегда с комфортом вздремнуть. А самое главное, на столе был телефон, с которого можно было позвонить в город. И этим телефоном теперь я мог регулярно пользоваться.

Осень 1962 года запомнилась резким обострением отношений с США, получившим в последствии название «Карибский кризис». Из того, что мы узнавали из газет и участившихся политинформаций, следовало, что американцы, разместив ракеты на территории Турции, одновременно усилили давление на Кубу, поддерживая намерения контрреволюционной оппозиции в повторении авантюры на Плайя Хирон.

 Приводились данные о действиях ЦРУ с целью физического устранения Фиделя Кастро, об облётах американских самолетов «Острова Свободы». Высказывались опасения о возможности прямого вторжения США с целью свержения правительства, провозгласившего выбор социалистического пути.

 В нашей среде ходили слухи о наборе добровольцев-интернационалистов для защиты Кубы. И наиболее экзальтированные из нас готовы были писать рапорты о готовности стать в их ряды.

Не помню, чтоб нам говорили на политинформациях о поставках наших ракет и об объявлении Америкой блокады Кубы, но вспоминаю, что, пытаясь разобраться в событиях, слушали «голоса» по появившимся в то время транзисторным приемникам. Такой приёмник, кажется самодельный, был у Игоря Морозова и вечерами, перед отбоем слушали, едва прорывающиеся через какофонию глушителей, сообщения «голосов».

 Из них, мне помнится, мы услышали о событиях в Новочеркасске, где летом были подавлены с применением оружия выступления рабочих, вызванные, кажется, случившимся ранее повышении цен на мясо. В разговорах между собой, решили, что применение силы против рабочих – очевидная ошибка, которой мы искренне возмущались и связывали с именем Хрущева.

 Возможно, что если кто-то из офицеров увидел, что мы «подвергаемся воздействию вражеской пропаганды», то такие прослушивания могли нам доставить неприятностей, но, в своей среде, мы слушали, не скрываясь, и без последствий для себя.

 Из этой же пропаганды мы узнали, что наши ракеты уже размещены на Кубе и реакция США на это не просто отрицательна, но и чревата атомной войной. Большинство из нас с этими событиями связало проведенное осенью мобилизационное мероприятие по развертыванию училища на случай войны, с фактическим выводом почти всего личного состава из города.

Помню, что нас поздним вечером подняли по тревоге и с оружием и вещмешками повели общим строем через город в направлении Петергофа. Куда и насколько мы уходим нам не сообщали. Первый курс при этом организовывал упаковку и погрузку на автомашинах училища имущества первой необходимости. Мы, ускоренным маршем, по ночному городу уже дошли почти до Стрельны, прежде чем поступил сигнал возвращаться.

В училище мы вернулись под утро, уставшие и возбужденные неожиданностью событий. Правда, после завтрака, всем участвующим в марш-броске разрешили отдыхать в койках до обеда.

В конце ноября пришло сообщение, что кризис разрешился, блокада с Кубы снята, что, безусловно, уменьшило психологическое давление на нас, особенно чувствующееся, когда мы несли караульную службу.

В конце 1962 года мне запомнилось еще одно событие. В ноябрьском номере Нового Мира, моего любимого журнала, появилась повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». В нашу училищную библиотеку этот номер пришел в первых числах декабря, и я, наверное, один из первых в училище его взял.

 Во всяком случае, голубая книжка журнала была совсем новенькая и свежая. Прочитал я повесть в один вечер и был потрясен как содержанием прочитанного, так и мастерством изложения. Для меня было ясно, что появился в русской литературе новый мастер мирового уровня.

Тут же дал прочитать повесть Сане Игнатову, потом журнал перешел к Игорю Морозову. Вскоре почти все в классе прочитали эту потрясающую вещь. Написана она была так, что сомнений в достоверности описываемых событий ни у кого не было. Тем более, что сразу появились газетные публикации с хвалебными отзывами и повесть даже выдвинули на соискание Ленинской премии.

 Мы восприняли публикацию этой повести, как утверждение, что времена репрессий, советской печатью объяснявшихся «искривлением норм партийной жизни под влиянием культа личности Сталина», окончательно преодолены. Примерно в том же духе нам говорили на политинформациях, посвященных этой, горячо встреченной читающей публикой, публикации.