Полтора года учёбы на факультете усовершенствования промелькнули быстро. Я занимался с удовольствием. Начальником кафедры микробиологии был в то время прекрасный лектор и чудесный человек профессор Андрей Алексеевич Синицкий. Он поручил мне для разработки интереснейшую для меня тему, которой я с увлечением занялся. Речь шла о заболевании, вызываемом дизентерийными бактериями при введении в глаз морской свинки. В практической работе бывает подчас трудно отличить дизентерийные бактерии от весьма сходных с ними сапрофитов. Я немало маялся над этой задачей, работая на вспышках дизентерии. Открытый венгерским учёным Шеренем феномен я предложил использовать в практических целях – для идентификации дизентерийных бактерий в затруднительных случаях. За короткое время я провёл серию весьма убедительных экспериментов, написал несколько статей, которые были довольно быстро опубликованы, выступил с докладами на заседаниях общества микробиологов. Как выяснилось впоследствии, моя успешная экспериментальная работа, доклады и публикации вызвали негативную реакцию у некоторых преподавателей кафедры. Я узнал об этом от самого А.А.Синицкого, до которого доходили разговоры о моей якобы чрезмерной активности. Андрей Алексеевич прекрасно понимал истинные причины этой недоброжелательности и продолжал поддерживать мою работу. Он поручил мне, в частности, написание главы по бактериологической диагностике дизентерии для готовящегося к изданию официального руководства. Он понимал, что от преподавателей кафедры я отличаюсь богатым практическим опытом, приобретенным за годы работы на Дальнем Востоке. Он, безусловно, хотел бы оставить меня на кафедре, но сделать для этого ничего не мог.
Между тем наступил день распределения выпускников факультета. В нашей группе я шёл первым, получив преимущественное право выбора из ряда вакантных должностей. Решение на комиссии нужно было принимать быстро. Я выбрал должность начальника бактериологического отдела в СЭО Белорусского Военного округа. Так мы оказались жителями Минска.
Получив назначение, я сразу же написал письмо на имя начальника СЭО. Я спрашивал, могу ли я приехать с семьёй, будет ли где поселиться. В ответ довольно быстро получил любезнейшее письмо, в котором полковник М.Я.Канцур извещал меня, что я могу приехать с семьёй, квартира будет предоставлена.
Мы знали, что Минск – это совершенно новый город, полностью восстановленный после войны, и воображение рисовало нам прекрасную картину наших будущих хором. Но действительность, как всегда, превзошла все ожидания. Встретивший нас на вокзале майор медицинской службы привёз на место и в длинном коридоре распахнул перед нами двери нашей новой обители. Это были две небольшие смежные комнаты. Общий туалет и водопроводные краны находились напротив, через коридор. Но имелось центральное отопление, в комнатах было тепло. Оказалось, что в этой «квартире» жила семья офицера, убывшего к новому месту службы в Венгрию. Нас решили временно поселить на пустующей жилплощади, которая была закреплена за уехавшей семьёй.
Мы довольно быстро распрощались с несбывшимися надеждами и начали активно осваиваться на новом месте. Еще в Ленинграде нам сказали, что в Минске доступен баллонный газ, но невозможно купить газовую плиту. Но плит не было в продаже и в Ленинграде. И тогда я сделал «ход конём», за который моралисты, несомненно, могут меня осудить. Я вызвал по телефону газовщиков по поводу якобы ощущаемого запаха газа на кухне. У пришедших мастеров без предисловий спросил, могут ли они достать газовую плиту. Через полчаса новая, в упаковке, плита была доставлена. Она обеспечила нам комфорт в течение первого периода минской жизни. Этот период закончился тем, что приехала хозяйка квартиры и потребовала от жены, чтобы она немедленно освободила квартиру, как как её семья собирается вернуться. Как на грех, я был в то время на учениях, где-то в лесах под Брестом. Каким-то невероятным образом жена сумела ко мне дозвониться через систему полевой связи и рассказала о ситуации. Я отпросился на сутки, на перекладных добрался до Минска и перевез моих дам и весь скарб в лабораторию, в большую комнату, где стояли книжные шкафы. Конечно, я совершил самоуправство, но тогда мне казалось, что другого выхода нет. Таким образом, мы лишились относительного комфорта, который уже был создан в нашем первом минском жилье. Начальник лаборатории, человек интеллигентный и тактичный, упрекал меня за то, что я совершил поспешный поступок и предлагал вернуться обратно, в чужую квартиру. От этого я категоричски отказался: а что я буду делать, если семья хозяина квартиры действительно вернётся? Сейчас у нас хоть какое-то пристанище есть, но еще раз нас сюда не пустят.
Несколько месяцев держали мы оборону в этой комнате. Своеобразие нашего положения заключалось в том, что водопровод и прочие удобства находились в лаборатории, куда в течение рабочего дня мои домочадцы старались не показываться. Наша комната находилась на отшибе, выходила на чёрную лестницу. На площадке мы поставили керосинку, и когда жена готовила, соответствующий аромат разносился по лаборатории.
Мы писали письма в разные инстанции и в конце концов добились успеха: нам предложили отдельную двухкомнатную квартиру в новом трехэтажном доме на окраине Минска. Это был район, где полностью стёрлись противоположности между городом и деревней, но в пользу деревни. Наш дом производил впечатление небоскрёба между одноэтажными приземистыми домиками местных жителей. Но это была первая в нашей жизни полноценная отдельная квартира! Мы переехали, немного обжились и устроили новоселье, на которое были приглашены все сотрудники моего отдела. К этому времени жена присмотрела и купила первый в нашей жизни гарнитур полированной мебели. В блестящей поверхности стола отражалась подаренная нам на новоселье хрустальная ваза с красными розами. Это был какой-то новый и напривычный уровень благоустройства. В семье моих родителей в 30-е годы обстановка всегда была по-спартански простой, в годы наших странствий по Дальнему Востоку – тем более. Я привык устанавливать матрац на четыре кирпича или деревянные обрубки, а накрытый белоснежной скатертью канцелярский столик надолго становился центром, вокруг которого собирались и семья, и друзья.
Кстати, о друзьях. Они у нас всегда были. Может быть, они не всегда соответствовали этому понятию в самом высоком смысле слова, но люди, с которыми мы с удовольствием общались и обменивались визитами, были всегда. А вот в Минске таких не было, за два года не завелись, хотя в СЭО у меня были вполне нормальные отношения со всеми. Я уже вспоминал, как объяснил мне это явление пожилой офицер с богатым опытом службы в различных округах. Рациональное зерно в его объяснениях было. Тем более, что, как выяснилось, уже после нашего отъезда из Минска кто-то из бывших сослуживцев «капнул» и на меня.
Обживаясь на новом месте, мы решили в первый же выходной день совершить прогулку под лозунгом «Люби и знай свой район!» Но из прогулки и из любви ничего не получилось. Едва отойдя от нашего небоскреба, мы завязли в грязи. Здешняя грязь ничуть не уступала хабаровской. Полтораста метров от дома до мощеной улицы, по которой ходил автобус, мы преодолевали с трудом. Я развернул, ползуясь средствами массовой информации, кампанию за благоустройство нашей Пинской улицы. Написал в газету, послал на телевидение снимок погрязшей по ступицу в грязи грузовой машины, писал в какие-то власть имущие инстанции. Критика оказалась эффективной. Появилась заметка в газете, потом по телевидению показали завязший грузовик и, наконец, возникли рабочие, которые за три дня проложили и заасфальтировали дорожку от нашего дома до булыжной мостовой.
Когда через 5 лет мы возвращались на «Запорожце» из Крыма, нам захотелось заехать в Минск, еще раз посмотреть на этот симпатичный нам город, навестить семью Коссовских и лабораторию. Между делами заехали и на Пинскую улицу. Там ничего не изменилось, только мой вклад в благоустройство Минска, моя гордость – асфальтовая дорожка – частично разрушилась, а местами начала покрываться грязью...
Свободное копирование
