Чем для нас была наша восьмилетняя жизнь на Дальнем Востоке? Несмотря на то, что бытовые условия в течение всего этого периода были тяжелыми, а континентальный климат веселил нас то оглушительной летней жарой, то 50-градусными морозами, следует признать, что этот период дал нам много полезного. Во-первых, мы определились и прочно встали на ноги как специалисты. Особенности краевой патологии дали нам возможность приобрести бесценный опыт – каждому по своей специальности. Мне почти всегда приходилось сочетать работу микробиолога с эпидемиологическим анализом ситуации, я хорошо познакомился со спецификой деятельности медицинской и интендантской службы воинских частей. Только это подчас давало возможность установить истинные причины вспышки инфекционного заболевания. Помимо выездов на вспышки часто приходилось принимать участие в так называемых плановых проверках медицинской службы воинских частей. При этом я всегда сочувствовал войсковым врачам, замотанным обилием как своих обязанностей, так и различных начальников и командиров, от которых они зависели. Я всегда старался им помочь. Поэтому, заслушав обычно достаточно приглаженный доклад о состоянии дел, я спрашивал доктора, чем я могу ему помочь. И тогда, почувствовав доброжелательное к себе отношение, врач начинал откровенно рассказывать о своих трудностях и недоработках, зависящих от начальства. А затем мы формулировали для акта проверки предложения, которые должны были выполнять соответствующие начальники. Я всегда помнил, что после окончания академии я и сам мог легко оказаться в роли войскового врача. И только однажды написанный мною акт проверки был похож на обвинительное заключение в адрес врача части. Тот телеграммой доложил в медицинский отдел армии о вспышке пищевой токсикоинфекции с большим количеством пострадавших. Приехав на место, я довольно быстро убедился, что клиническая картина у заболевших и динамика заболеваемости типичны для дизентерии. Изучая журнал амбулаторного приёма, я обнаружил непомерно большое для летнего времени число больных с диагнозом «острое респираторное заболевание». Некоторые из них через несколько дней после посещения врача попали в госпиталь якобы как жертвы токсикоинфекции. Оказалось, что при жалобах на понос и боли в животе врач давал больным несколько таблеток антибиотика и с диагнозом «ОРЗ» отпускал в казарму. И только когда число одномоментно заболевших достигло нескольких десятков, трусливый и безграмотный врач дал телеграмму в медицинский отдел, решив при этом, что диагноз «пищевая токсикоинфекция» для него выгоднее. До сих пор противно вспоминать, как этот человек пытался уговорить меня смягчить содержание акта и приглашал к себе домой на ужин.
Я не любил выступать в роли инспектора, но эта работа дала мне возможность побывать во многих отдаленных гарнизонах Дальнего Востока, познакомиться с жизнью людей, заброшенных судьбой и службой в экстремальные подчас условия. От Хабаровска до Комсомольска и далее до Совгавани железная дорога была проложена по глухой тайге, витками взбиралась на хребты Сихотэ-Алиня, проходила через сотни полустанков, общей приметой которых являлись брошенные бараки, окружённые высокими изгородями из колючей проволоки, и множество уже покосившихся вышек. Это были следы пребывания здесь подневольных строителей железной дороги – ЗК, заключенных или, как их еще именовали, Забайкальских Комсомольцев. Говорили, что эта дорога построена на их костях...
В 50-е годы мост через Амур в Комсомольске еще не был построен. Летом железнодорожные составы загоняли на большой самоходный паром, по палубе которого были проложены рельсы. На время переправы пассажирам предлагали выйти из вагонов – на всякий случай... На противоположном берегу широченного Амура, куда и шёл паром, находилась станция Пивань, откуда поезда продолжали свой путь на Советскую Гавань. Железнодорожное сообщение прерывалось дважды в году – на периоды осеннего ледостава и весеннего ледохода. А зимой, когда лёд на Амуре достигал толщины полтора–два метра, на лёд укладывали шпалы и рельсы. Я неоднократно и в разные времена года ездил в Совгавань. Летняя переправа через Амур была интересной и даже приятной. При низком уровне воды посередине реки возникала длинная, более 10 километров, отмель, и парому требовалось иногда более двух часов, чтобы ее обогнуть. При тёплой солнечной погоде такое неожиданное путешествие по реке доставляло удовольствие. А вот зимой я всегда испытывал чувство какого-то дискомфорта, когда представлял себе железнодорожный состав, ползущий по льду над многометровой глубиной бурного амурского течения.
Первую поездку в Совгавань я совершил в декабре 1948 года в товарном вагоне. Я был назначен врачом эшелона, который вёз призывников из Амурской области. В моём распоряжении был отдельный вагон, оборудованный стандартными нарами, чугунная печка и 6 призывников, которых назвали санитарами. Главной их задачей было круглосуточно топить печку, так как температура воздуха снаружи колебалась в пределах 40 - 50 градусов ниже нуля. Вскоре выяснилось, что еще одной жизненно важной задачей является добыча топлива, так как ящик с углём, выданным нам по какой-то идиотской норме, катастрофически быстро пустел. С этой задачей ребята справлялись блестяще. Товарный эшелон подолгу стоял на станциях и полустанках, пропуская пассажирские поезда. И почти всегда где-нибудь на соседних путях находились вагоны с углём и коксом. И тогда из всех вагонов нашего эшелона устремлялись за добычей десятки грабителей с вёдрами, мешками или ящиками. Никакая охрана не могла их остановить – речь шла о выживании. Стены товарного вагона изнутри были покрыты толстым слоем инея или наледи, и только вокруг раскалённой докрасна печки образовывалась зона быстро убывающего к периферии тепла. Поэтому значительную часть времени мы проводили, сидя вокруг раскалённой печки. Уснуть удавалось обычно часа на два, а потом холод опять гнал к печке. Раза два в день я обходил вагоны, опрашивая личный состав о наличии больных. Но народ, видимо, был отобран призывными комиссиями крепкий, и за всю недельную дорогу ко мне за медицинской помощью обратилось всего несколько человек. Я благополучно довёз своих подопечных до Совгавани, подписал соответствующий акт у врача запасного полка и с чувством облегчения и свободы сел в офицерский вагон поезда на Хабаровск. Примитивный комфорт купированного вагона в силу контраста с промерзшим товарняком, горячий чай, ковровые дорожки воспринимались, как чудо. Более суток я блаженствовал в этом вагоне: отсыпался, играл в шахматы с попутчиками, читал свежие газеты.
В Хабаровске я должен был передать рекомендательное письмо из Москвы семье Хабад, проживавшей на Дальнем Востоке с давних довоенных лет. Глава семьи – Израиль Ефимович - был главным инженером крупного оборонного завода, его жена Любовь Анисимовна преподавала философию в Высшей партийной школе, сын Юра был школьником. С чувством некоторой настороженности и скованности шёл я по указанному адресу, не вполне ясно представляя себе, с какой целью иду в этот чужой и незнакомый дом. Но я был радушно и даже как-то по-родственному принят. Мы сразу нашли общий язык, общие, одинаково актуальные для нас темы для обсуждения и, главное, почувствовали взаимную симпатию. Это знакомство продолжалось многие годы, а после нашего переезда в Хабаровск в 1953 году наши семьи особенно сблизились. Любовь Анисимовна очень помогла мне, когда я готовился к сдаче кандидатского экзамена по философии. Это было в 1952 году – я приехал на рабочее прикомандирование на кафедру микробиологии Хабаровского Медицинского института и нахально решил за эти два месяца сдать все кандидатские экзамены. А их было тогда пять: специальность, нормальная (павловская!) физиология, патологическая физиология, философия и иностранный язык. Только в молодые годы можно было осмелиться на такое!
Еще не приступив к подготовке, я шёл на кафедру и договаривался о сроке сдачи экзамена, потом писал заявление в деканат института, брал в библиотеке нужные книги и погружался в предмет. Молодая память выдерживала экстремальные нагрузки, и я успешно выполнил свой план, добившись максимального результата – все экзамены были сданы на пятёрки.
Но самое главное заключалось в том, что я избавил себя от необходимости многократно ездить за тысячу километров для сдачи каждого экзамена. Кроме того, кандидатские экзамены имели тогда ограниченный «срок годности» – кажется, три года – и, следовательно, я обязан был за это время закончить диссертацию.
Свободное копирование
