Родители папы приезжали к нам в Москву из Бердичева почти каждый год. С бабушкой и дедушкой меня связывали очень теплые отношения. Они были религиозны, соблюдали все законы и обряды, но никому ничего не навязывали, признавая право младших поколений на свой выбор. До отъезда в Москву наша семья в течение нескольких лет жила в одном доме с бабушкой и дедушкой, что, естественно, очень нас сближало.
Дедушка научил меня играть в шашки и очень радовался, когда мне удавалось его обыграть. А бабушка поражала меня при игре в домино. Ей было достаточно бросить взгляд на десяток костей домино – и она безошибочно называла сумму очков. Мы неоднократно её проверяли, но ни разу она не ошиблась. Так же быстро она считала в уме. Думаю, что, получи она соответствующее образование, её способности нашли бы более достойное применение.
Бабушка очень вкусно готовила. У нас с моим двоюродным братом Нюмой даже была короткая фраза, которую мы часто повторяли за столом для выражения наших впечатлений и поощрения хозяйки: «Всё, что бабушка даёт, – вкусно!». Неповторимыми вкусовыми качествами отличался субботний стол. Вся пища готовилась в большой русской печи накануне. После окончания варки все угли сдвигались к задней части пода печи, чугуны с готовой пищей занимали среднюю его часть, вход в печь закрывался массивной крышкой и замазывался глиной. На следующий день к обеду вся еда была горячей, а главное - она имела какой-то особый неповторимый вкус.
Запомнился рассказ бабушки о собаке, навещавшей их по субботам.
Собака хозяев на предыдущей квартире была большой поклонницей субботней кухни. В первую же субботу после их переезда, точно в обеденное время, собака появилась у них по новому адресу. И с тех пор в течение многих лет она посещала их по субботам, никогда не ошибаясь. Это несомненно была настоящая еврейская собака. Но хотелось бы знать, с помощью каких признаков она так безошибочно ориентировалась в днях недели.
Дедушка пользовался большим уважением и доверием в еврейской общине города. Это выражалось, в частности, в том, что на протяжении многих лет ему поручалось ведение финансовых дел общины.
До революции у дедушки была своя небольшая типография, он активно занимался совершенствованием её технического оснащения и даже ездил по этим делам в Германию. Он был там хорошо принят и сохранил на многие годы исключительно уважительное отношение к немецкой технике, организации производства, к самим немцам. Это его и погубило: в 1941 году, в самом начале войны, за ним и бабушкой из Киева примчался их младший сын. Немецкие войска стремительно наступали, и он хотел увезти родителей к себе. Но дедушка решительно отказался уезжать. Он сказал, что знает немцев, они культурные люди и ничего плохого им не сделают.
Старики разделили участь всего еврейского населения Бердичева в июле 1941 года.
Родные добрые лица бабушки и дедушки стоят у меня перед глазами. Немало их фотографий имеется в семейном альбоме, но в памяти их лица живее, чем на фото. Я слышу их голоса и думаю: может быть, близкие действительно живы, пока мы их помним.
В 1986 году – в год Чернобыльской катастрофы – мне предложили путёвки в военный санаторий в Виннице. Тогда еще никто не имел реального представления о масштабах и последствиях происшедшей трагедии. Я прикинул, что шлейф ядерных осадков протянулся на север, а Винница находится южнее, и взял путёвки. Только по приезде на место мы начали кое-что осознавать. По радио всё время передавали предупреждения: не покупать на рынке фрукты и ягоды, не есть, не пить, не купаться и т.д. и т.п.
Но рассказывать о Виннице я начал только потому, что она находится близко от Бердичева, куда мы с женой и отправились при первом удобном случае. Оказалось, что несмотря на ряд изменений во внешнем облике города – всё-таки прошло 55 лет с нашего отъезда, – я прекрасно ориентируюсь и хорошо всё помню. Мы прошли по главной улице города (когда-то она называлась Белопольской), я узнал здание Санитарно-эпидемиологической станции, где работал папа, остановились у лютеранской церкви, в которой венчался Бальзак, дошли до кафедрального собора и монастыря Босых Кармелиток. Я не помню, а может быть и не знал, кем они были, эти кармелитки, но еще в детстве услышанное название прочно засело в памяти. Мы увидели издали реку Гнилопять, в которой я в пятилетнем возрасте научился плавать, и повернули на улицу Свердлова. Там я легко узнал дом моего деда, где и мы жили. Все вроде бы осталось таким же, как прежде, но как-то заметно уменьшилось. Мы подошли к дому, где жила моя учительница французского языка - Екатерина Савельевна. Мне было лет 9, когда она познакомила меня со своим сыном Васей, приехавшим её навестить - писателем Василием Гроссманом. В городе было много новых многоэтажных зданий, магазинов, скверов. Но глаза как-то пропускали всё новое, безошибочно останавливаясь на старом, знакомом.
На обратном пути в электричке молодые ребята пели новую весёлую песню:
Тридцать три рентгена,
Тридцать три рентгена...
Я стою у взлётной полосы.
Мне теперь и море по колено –
Я достал свинцовые трусы...
Это был знак времени.
Свободное копирование
