II.
Пока книги присылались нам из департамента натурой, мы всецело зависели от его усмотрения, и тогда наши книжные хлопоты имели характер лотереи: авось вытащишь выигрышный билет и тебе пришлют как раз то, чего ты хотел и что требуется тебе настоятельно по ходу твоих занятий. А не пришлют, так похорони свои умственные запросы и стремления, как ты похоронил и все остальное.
Но когда, с 1897 г., нам ассигновали определенную ежегодную сумму на выписку книг (именно 140 р.), наше положение при этом улучшилось очень мало. Местный полковник либо разрешал своею властью покупать все, что мы закажем, либо нет, смотря по веянию в высших сферах. Но чаще всего наш список книг, которые мы хотели бы купить на ассигнованные деньги, отправлялся в департамент. Там он валялся не менее полугода и возвращался к нам с урезками, в которых никакой проницательный ум не мог усмотреть ни системы ни оснований. Запрещенные нынче книги мы нарочно записывали снова на будущий год и получали разрешение. Это полное отсутствие руководящей мысли при запрещении и разрешении было очевидно даже для наших жандармов, которые в книгах вообще были столько же сведущи, как и в китайском языке. Спросишь, бывало, офицера, заведующего покупкой книг:
-- Ну, скажите, пожалуйста, почему запретили мне географию России под заглавием: "Полное географическое описание нашего отечества, под ред. Семенова"?
-- А вы,-- отвечает он хладнокровно,-- напишите ее опять в следующий раз, и тогда получите разрешение.
Даже Гефдинг, "Очерки психологии", был запрещен однажды.
Всякий, у кого только бывал обыск,-- а у кого-то теперь он не бывал?-- знает из практики, до чего невежественны в книжных вещах полицейские и жандармские агенты, ищущие в вашей библиотеке чего-нибудь предосудительного. Посылая в департамент свои списки, мы имели неоднократно случай вывести убеждение, что их командиры, заседающие в департаменте, не менее невежественны.
Когда ваши духовные интересы находятся в руках бурбона, облеченного неограниченною властью, высоко о себе думающего и в то же время круглого невежды, вы замечаете это на каждом шагу, потому что самоуверенный бурбон постоянно попадает впросак. Если бы вы могли удовлетворять свои духовные запросы иными путями, независимо от него, то это зрелище своим глубоким комизмом доставило бы вам много развлечения. Но мы были всецело в их руках, постоянно чувствовали грубое прикосновение к невиннейшим интеллектуальным интересам, и потому нам было не до смеху.
Стоит ли прибавлять, что область социальных наук пользовалась особым вниманием наших властей, и что большая часть их запрещений обрушивалась именно в эту сторону. Тут запрещались книги исключительно за то, что в своем заглавии содержали термин "социальный". Никакому, напр., даже департаментскому невежде не пришло бы в голову запрещать нам Историю древнего Рима. Но когда вышла в свет социальная история древнего Рима и мы выписали ее, понятно, нам запретили.
Это дало повод Г. А. Лопатину как-то предложить нам -- изгнать из наших списков раз навсегда термин "социальный", а писать вместо него "салициловый".
Он же неоднократно пикировался по этому поводу с департаментскими чиновниками, когда в письмах к своему брату красочно описывал их безграмотность, бесстыдство и наглость. Письма, конечно, читались в Петербурге и возвращались ему обратно, и его уведомляли, что такое письмо отправлено быть не может и что его нужно переделать.
Свободное копирование
