Опубликовано 9 октября 2017 года. Отрывок 76
Были дни, когда Тропа говорила с утра до вечера с грузинским акцентом. Или с армянским, финским, прибалтийским. Это была игра, уговор. Популярны были дни с одесским акцентом и с кандибобским. Кандибобом называлась вымышленная незнакомая страна, иногда целая планета. Я всего лишь сообщаю об этом, поскольку передать в письменном тексте акценты и фонетические особенности не умею.
Любой мог объявить с утра, что он сегодня с Кандибоба, Марса или заснеженных прерий Полинезии.
- Нашего бога зовут Бог Надо, - вещал Полкан с неземным акцентом. - А нашего дьявола зовут Хочу, - добавлял Полкан и величественно удалялся на Поле Чудес.
Возможность быть не только другим, но и не отсюда - мощная Игра, приносящая уйму компенсаторных находок и часто доставляющая эстетическое наслаждение. В ней - отражения самого главного, важного, значимого. Она приносит множество открытий, которые привычно не видны "отсюда".
- Сегодня те, кто захочет, могут быть инопланетянами на время поездки в трамвае (6 остановок). Но только в трамвае и только на время поездки. Ступив на землю, ты снова становишься земным жителем.
Игра происходит в городе, мы учимся диагностировать социум. После игры делимся впечатлениями.
- Я понял, что трамвай дышит, - говорит Конь. У него выдох тяжелый. А вдыхает легко.
- Все люди такие едут... как будто они в масках, - говорит Наташка. - У них как бы маски говорят: "Не подходи ко мне!".
Серенький наблюдал прохожих:
- Как мухи на повидле. Они везде налипшие, где что-то есть.
Костик сказал, что город танцует.
- Это как? - удивился я.
- Каждая улица в своем ритме. И этот... перекресток.
- Я был трамваем, - говорит Дель. - Мне рельсы под ноги ложились, и я их чувствовал ногами.
- Очень много красных шапочек, - говорит Артемон. Как на мухоморе.
- На всех часах, которые проезжали, разное время. Какое же у них время - я не понял.
- Я боялся, что собака попадет под трамвай, и телепал ей, чтобы она не перебегала.
- На моей планете трамваев нет. Я рад, что побывал на Земле и прокатился на трамвае. Рельсы сами тебя ведут, но с них не свернешь куда хочешь.
- Очень красивые верха у домов. Я их раньше не видел.
- На Земле люди устали от слякоти. Они могут посушиться от нее только в трамвае.
- На Земле очень культурные нищие. Они обходят детей, ничего у них не просят и не говорят плохих слов.
- Люди ругают свою власть, но кого ругать в ней из людей - не знают.
- Самый приятный запах в трамвае у них, это когда кто-то везет горячий хлеб.
- В городах у них много всякого мусора. Мы, пожалуй, прилетим к ним и как следует приберёмся.
- На крыше старого дома из кирпичей есть маленькие ворота, там, наверное, висел колокол и было очень красиво.
- Я увидел, что у них бабушки очень красивые.
Парис нарисовал пивнушку с надписью "Пиво", ряд уходящих в перспективу таких же пивнушек, трамвай с рельсами и много стрелок, поясняющих по какому маршруту кислая вонь этих пивнушек попадает внутрь трамвая и преследует его. Трамвай на рисунке был красным, всё остальное - чёрное. На рисовальном столе всегда есть все цвета. Красный цвет у Париса - хроматический, чистый. Тревожное сочетание. Он внутри какого-то конфликта, который я проглядел. Привет Люшеру. И поклон за множество мыслей, которые он пробудил.
(Нынче цветовые наборы к тесту Люшера некорректны, а его компьютерный вариант вообще зависит от цветовой настройки монитора и его типа - в ЖК-мониторах напрочь нет черного цвета, да и остальные цвета "гуляют", и это уже не игра в акценты, а настоящие искажения. К тому же, на цифровом изображении, как и на цифровом звуке, слишком много цифровой пыли. Люблю расчищать изображение и звук от пыли. Помогает навык реставрации икон, полученный в начале 80-х).
Акцентуированные личности, напрочь поглощенные своими акцентами, вьются возле Тропы, но сущность их легковесная, случайная, они не мешают движению. Среди них и кровососущие москиты, и моськи, облаивающие слонов, и неистовые ковыряльщики изюма из чужих булок, но большинство - просто греется, облизывается и едет на нас, как рыбки-прилипалы. Все они - взрослые, которым не хватает мужества сделать что-нибудь своё. Они временно прикидываются детьми и лезут поверх настоящих детей к тропяному солнышку, требуют своего равноправия с детьми и возмущаются тем, что я их как детей не воспринимаю. Некоторые - скользкие, как сливы в сиропе и такие же липкие. Я сторонюсь их, но они все равно пролезают внутрь и победно шагают в общем тропяном строю, изображая детские лица и детский шаг. Кто-то обделил их содержанием и качеством жизни, но скорее всего, это сделали они сами. Эти молодящиеся прижизненные мертвецы-паразиты бывают ядовиты и мстительны, злопамятны и всяко извращены. Я пропалываю их все время, но они снова появляются, мимикрируют, наживаются на тропяной толерантности и - сосут, сосут, сосут.
Для москитов не жалко крови, у нас ее много, но дело в другом - оно чешется и болит.
- Значит, с ними ты хороший, а я никакого внимания не достойна?! - кухонно скандалит со мной давняя знакомая, казавшаяся мне умницей. - Ты меня зачем приглашал сюда?! Тарелки мыть?!
Я думал, что ей будет интересно, она так страстно рассуждала о внутреннем мире ребенка, что я проникся к ней глубокой симпатией.
Собаке трудно менять отношение к человеку, даже если он стал кидать в неё камнями. Я Собака, и мне это тоже трудно, я не умею менять.
- Да, - говорю я. - тарелки мыть. У тебя это пока получается лучше всего.
- Они у тебя, значит, ангелы, а я ваша прислуга?!!
- Прислуга здесь я, - говорю я. - Но - не твоя. На какое число тебе взять обратный билет?
На вокзале она спрашивает:
- Неужели то, что о тебе говорят некоторые, правда?
- Конечно, - говорю я. - Я действительно люблю детей.
Она кусает губу, вздергивает лицо вверх и идет в вагон. Я машу рукой. Пошла торпеда по имени "Бумеранг", не первая, не последняя.
Её муж остается на Тропе еще несколько дней, но потом, затосковав, уезжает. Мы сердечно прощаемся, - последний раз в жизни.
Дети всегда сами моют тарелки, миски, ложки. За себя и за взрослых. Это была фигура речи, чтобы поставить меня перед выбором - кому служить в этой жизни. Я Собака, выбора не меняю. Взрослый мир с каждым годом нравился мне всё меньше. Я стал всего лишь тем, который поёт песенки. Потом и это рассосалось, и мы со взрослым миром окончательно расстались ко взаимному удовольствию.
Я жил среди обезьян в 1974 году и жил среди взрослых людей позже. Они очень похожи. Дети человечнее, с ними интересней и светлей. Им со мной тоже, как я догадываюсь, неплохо.
Через пару лет после вокзального прощания в Туапсе мне позвонила наша общая знакомая.
- Ты знаешь что она про тебя говорит?!
- Конечно знаю. Она все видела.
- Нет! Она говорит, что сама не видела, но что ей говорили люди, которым она верит! И с такими подробностями, которые невозможно придумать!
Потом вдруг появился интернет, и за подробностями ходить нужда отпала - они сами выпадали людям на экраны во всех видах.
Я никому ничего не запрещал смотреть: фильтр должен стоять не снаружи, а внутри человека. Там не должны храниться его какашки, которые обнародовать совсем не обязательно, их призвание - унитаз.
Потом сменилась общая обстановка, и очень многое, что было смешным и мелким, стало великим и страшным. Мурло встало у штурвала, мракобесы проложили курс. Корабль пошел на скалы, обрастая пушками и прослушками. Детям нет места на этом корабле. У него нет будущего.
Проводить время с грузинским акцентом нынче не модно. Модно разговаривать со всеми, держа палец на ядерной кнопке. Вечная попытка строительства среди вечных обломков самовластья. Будем упорными, как дети, изменяющие мир к лучшему. И вообще, - будем.
Кому кого спасать: https://rutube.ru/video/e404de62858ec2ce05cb81ec16c7790f/
(2015-2017)
(с) Юрий Устинов
Свободное копирование
