Вечерком, когда уже начало смеркаться, я предложил своим компаньонам, сходить к этому шкиперу, но ни тот, ни другой охоты к этому не проявили.
Тогда я один, взял три банки тушенки и отправился к нему на паузок, который стоял у берега, по трапу, спущенного с паузка на берег, спускаюсь в корму по лестничному трапу, где каюта шкипера и вот я у него, в его апартаментах.
Каюта маленькая, слева и справа двойные двухэтажные нары, посредине, между ними небольшая железная печь, вместо стола самодельная табуретка, да стол и ставить негде.
Окна в каюте или как говорят иллюминатора в бортах паузка нету.
Дневной свет может поступать только через не большое, застекленное отверстие в двери каюты.
В каюте очень тепло, горит лампа летучая мышь. Шкипер очень обрадовался, что к нему я пришел.
Быстренько достал две алюминиевые лагерные миски, налил в них заячьего бульона, а в основном зайчатины, достал из шкафчика лагерный хлеб, а был он черный с отрубями, но все же хлеб.
Я поднес ему свой подарок - тушенку, ну и мы как говориться начали знакомиться, кто есть, кто?.
Оказывается этот шкипер сидит с 1934 года. Сам он в прошлом Ленинградец, до революции там же плавал на одном из военных кораблей, матросом.
Участвовал в революции, а в 1918 году вступил в партию ВКП (б), учился в Советской партийной школе, затем был начальником участка в порту, а вскоре стал Начальником Ленинградского морского порта.
Осенью 1934 года в Ленинграде, Николаевым (накануне исключения из партии) был убит, в Смольном С.М Киров (Костриков).
Вскоре все Ленинградские руководители, организаций в том числе и Начальник Ленинградского НКВД Медведь и другие, были арестованы, суждены, кто в тюрьмы, а кто в ссылку.
Этот шкипер или бывший начальник морского порта был осужден тройкой, исключен, из партии, а за что он и сам не знает.
Сослан в ссылку в Якутию, там он был освобожден из под стражи, но оставлен в одном из поселков на вольное поселение, через год, полтора к нему туда приехала его семья.
Стал он работать простым рабочим с обязательной, еженедельной отметкой в комендатуре.
Прошло еще полтора года и вот в 1937 году его вторично, ночью пришли из НКВД и вновь арестовали.
Привезли в Якутск, вновь был суд без вынесения приговора и он опять по этапу отправлен на Колыму.
За, что я сижу – не знаю. Сколько мне сидеть - тоже не знаю. Сказано только мне, что я не имею права переписки. Вот и все.
Я остался у него ночевать, много чего он рассказывал о своем мытарстве по Колымским лагерям, но это уже давно выпало из моей памяти.
Вот пришел санный обоз из пяти упряжек, с ними трое Зеков в возрасте 30 -35 лет.
Это молодые, крепкие парни, на двух санях они везут какой – то концентрат, а на трех фураж да сами.
Нас они взяли охотно, так как свежие люди, всегда есть о чем поболтать по дороге. Забросили им в сани наши котомки и зашагали бодренько по санному следу.
Едем и идем, по - прежнему руслу реки Колымы, так как другой дороги нет. Через тайгу и сопки не пройдешь, лес и кустарник, растет сплошной стеной. Еще было светло, когда мы доехали до Замкового переката.
Тут мы остановились перекусить, да и подкормить лошадей.
В избушке бакенщика, никого не было, да и кто там может оказаться зимой, разве, что случайный человек.
Но, все же по не писанным таежным законам, там прямо, в помещении, около железной печки лежали наколотые дрова.
В самой печке тоже уже были уложены сухие дрова и лучина для растопки, тут же завернутый в кусок какой - о пергаментной бумаги прямо на печке лежал коробок спичек.
Осматривая избушку, внутри в шкафчике лежала соль, немного какой - то крупы и засохший кусок хлеба, а также около десятка сухих хлебных галет.
Растопили наши Зеки печь, сразу стало тепло, вскипятили чайник чаю и каждый из нас стал доставать на общий стол свои продукты.
Кто – то из Зеков достал две мороженые рыбины – Линки, и тут я впервые попробовал строганину, это просто мороженая рыба, начиная с хребта режется ножом, как стружка, чудь подсаливается и в рот.
Надо сказать, что не очень - то она и вкусная при этом.
Как и положено, после нашей трапезы Зеки сами тут - же вблизи избушке срубили несколько сухих лиственниц, заготовили из них дрова и, как было, все сложили в избушке.
«Таков закон - говорили они, - мало – ли кто забредет сюда и в каком он будет состоянии, помочь ближнему - наш человеческий долг».
Вот тут порой и задумаешься о многогранности человека:
«Он бывает хуже зверя, но, он же и бывает, как ласковая мать, он убивает своего напарника, и он же заботится о ком – то попавшем в беду».
Как видно, все зависит не от характера человека, не от его воспитания и наклонностей, а от его психического состояния, мне кажется это вернее.
Свободное копирование
