LVIII
Из Киева, где со мной боялись даже здороваться («Не сегодня завтра он будет арестован…») и где в общежитии курсов молодых поэтов Геня Брежнев и Боря Котляров устроили меня «зайцем» и я тайком от коменданта ночевал у них в доме на улице Коминтерна, я поехал домой.
Гонорар, собственно аванс за сборник избранных стихов, я держал за пазухой, чтоб не украли. Там же была и путёвка для Марии. Настроение у меня было ещё не очень весёлое, ведь перспективы оставались неопределёнными, неясными.
Когда я входил в вагон, красноармейцы, ехавшие в нём, запели «Песнь о Якире» (слова мои, музыка Козицкого), которая в то время становилась народной, и я, бывший коммунист, слушая её, тяжко рыдал в душе…
Но что я всё о грустном!
Нужно и о весёлом.
Вернусь снова немного назад, в то время, когда были живы те, кого уже нет среди нас.
В Харькове в клубе Блакитного был устроен диспут на тему «Пути украинского театра». Собрался весь цвет советской интеллигенции. Из Киева приехали артисты во главе с Гнатом Юрой[1]. Доклад делал Лесь Курбас[2], который позже с трагическим лицом стоял у тела Хвылевого, прострелившего в отчаянии себе голову, а затем и сам ушёл следом за ним.
Председательствовал т. Озерский, прекрасный, незабываемый человек.
После доклада началось обсуждение. Были хорошие выступления, не повторявшие друг друга.
Но меня поразил один оратор, который, нравоучительно подняв палец вверх, начал:
«Когда-то Маркс сказал» (цитирует).
«А Энгельс сказал» (цитирует).
«А Луначарский сказал…»
И тут я не выдержал и перед очередной цитатой врезался в молчание вопросом из публики:
— А вы что сказали?
Грохнул оглушительный хохот, и все чуть ли не упали со стульев.
А оратор так растерялся, что не мог продолжать свою речь и отдал её в рукописном виде тов. Озёрскому, который, поддерживая свой живот, сотрясавшийся от смеха, всё повторял: «Товарищ Сосюра! Товарищ Сосюра!»
Ко мне подошёл драматург Мамонтов и попросил выкинуть ещё что-нибудь подобное, но я ему ответил:
— Хорошего — понемножку.
Свободное копирование
