После этого бала наши отношения приобрели более нежный характер. Наконец наступил день, когда мы оба признались, что любим друг друга. Теперь наши провожания затягивались. Сначала я ее провожал до подъезда, потом она меня до угла их тупика, выходящего на площадь. Потом снова к подъезду и опять обратно. И на каждом «конечном пункте» подолгу целовались (благо вечерами там людей было мало), не находя в себе сил расстаться до завтрашнего утра. В школе характер наших отношений всем уже был понятен, и даже девчонки из моего класса перестали подсмеиваться надо мной.
Наконец, где-то в конце февраля мы решили, что мне пора познакомиться с родителями Иры. День был назначен и согласован с Ольгой Ивановной. Я медленно поднялся на второй этаж, пару секунд постоял перед дверью, потом собрался с духом и позвонил. С облегчением услышал торопливые и легкие Иркины шаги. Она открыла мне, веселая, улыбающаяся.
— Ну наконец-то, — сказала она, — мы тебя заждались. Чмокнула в щеку и потащила за собой по длинному и совершенно пустому коридору.
Виноградовы занимали две смежные комнаты. В первой, большой, высокой и светлой, совершенно пустые стены были выкрашены доверху бледно-зеленой клеевой краской. Я подумал, что квартира, наверное, казенная и вешать что-либо на стены не полагается. Слева стоял маленький, потрепанного вида диванчик, на котором спала Ира. Между двух больших окон поместился обеденный стол, покрытый клеенкой. На нем уже стояли чашки, сахарница и вазочка с печеньем. Правый, дальний от окон угол комнаты был отгорожен ширмой. За ней виднелась узкая кровать, накрытая белым узорчатым покрывалом. Там спала бабушка — мать Ольги Ивановны. Я знал все это по рассказам Иры. Единственным роскошным предметом, явно не вязавшимся с этой скудной обстановкой, оказалось стоявшее в левом переднем углу, у окна, большое овальное зеркало (видимо, осталось от гостиничного номера). Оправленное в узорную, из темного дерева раму, оно опиралось на деревянные же львиные лапы.
В правой стене, почти вплотную к окнам высокая, двустворчатая дверь вела в узкую и длинную, но тоже светлую, вторую комнату. Прямо против двери виднелся рабочий стол Ольги Ивановны. Над ним — пара полок с собранием сочинений Ленина. На верхнюю полку опиралась окантованная под стеклом большая фотография Сталина. Слева от стола стоял простой канцелярского вида шкаф, заполненный книгами по марксизму. Перед столом — жесткое рабочее кресло с подлокотниками. К стене, разделяющей две комнаты, притиснулся большой кожаный диван с высокой спинкой. За ним, перпендикулярно к стене, стоял второй такого же вида шкаф с художественной литературой. В отгороженном им дальнем конце комнаты поблескивала металлическая кровать. Стены и здесь были пустые, если не считать висящего над диваном телефона.
Ольге Ивановне на вид было лет сорок пять. Небольшого роста, но плотного сложения, она держалась очень прямо. Гладко причесанные, как у Ирки, волосы уже тронула седина. Лицо ее казалось строгим, и даже грубоватым — с крупными чертами. А глаза — добрые, смотрели чуть насмешливо, но не с иронией или свысока, а как бы приветливо подтрунивая над моим смущением. Она пошла ко мне навстречу, протянула руку и сказала: «Здравствуйте, Лева. Наконец-то мы с Вами познакомимся. Ирочка столько о Вас рассказывала. И все — хорошее».
Из маленькой комнаты вышел отец Иры, Николай Александрович. Взглянув на него, я сразу понял, что он человек мягкий. В том, кто здесь глава семьи, можно было не сомневаться. Одет Николай Александрович был в потертый серый костюм и черную рубашку без галстука. На ногах — домашние войлочные туфли. Густые, с сильной проседью волосы, окружающие изрядную лысину, растрепаны. В левой руке за концы дужек он держал очки в роговой оправе. Ира как-то говорила, что после работы (он служил в каком-то промышленном наркомате) папа любит удобно устроиться на диване и долго вычитывает там газеты.
Николай Александрович мне улыбнулся, крепко потряс руку и сказал: «Сейчас чайку попьем». Вошла бабушка и внесла, видимо из общей кухни, алюминиевый литой чайник. Руки у нее были крестьянские — темные, с узловатыми пальцами, а лицо приветливое и сплошь в морщинах. Я знал от Иры, что бабушка у нее еще молодец, и все домашнее хозяйство на ней. За чаем Ольга Ивановна спросила, куда я собираюсь поступать. Я сказал, что в энергетический, на факультет гидроэлектростанций.
— Понимаете, в сибирских реках пропадает такое количество энергии! Пока закончу институт, там будет развернуто строительство гидростанций, огромных как пять Днепрогэсов. И тогда можно будет осваивать природные богатства Сибири.
Я спохватился, что увлекся, и замолчал. Но Николай Александрович серьезно, как взрослому, сказал мне:
— Вы, Лева, совершенно правы. Такие наметки уже готовятся. Строительство крупных промышленных объектов в Сибири — дело ближайшего будущего. А для них необходима энергия.
После чая Ольга Ивановна ушла к себе в кабинет работать, а мы с Николаем Александровичем играли в шахматы. Иринка сидела рядом со мной и подшучивала над отцом. Он не сердился, хотя и проигрывал, а отвечал ей в тон. Чувствовалось, что они здорово понимают и любят друг друга.
Ушел я часов в десять. Провожая меня до входной двери, Ирка спросила: «Ну как тебе мои старики?» Я только поднял вверх большие пальцы обеих рук.
— Мне кажется, ты им тоже понравился, — сказала Ирка. Потом рассмеялась счастливо, оглянулась на коридор, быстро поцеловала меня и убежала.
Свободное копирование
