Танцев под патефон, упоминавшихся Окуджавой, у нас не было. Часто играли в футбол. Иногда мяч попадал в окно первого этажа третьего (заднего) строения. Как только начиналась игра, проживавшая там «мадам Аронова» высовывалась из окна, расположенного за нашими «воротами» (два камня) и готовилась выполнять роль второго «голкипера». Порою мяч выкатывался через ворота на улицу. Бежать за ним, вопреки представлению наших мам, было не очень опасно. Правда, по улице ходили трамваи, но автомобили были редки. Сначала на всю Москву приходилось несколько десятков маленьких такси французской фирмы «Рено», похожих на утюжки. Были еще правительственные «Линкольны» с прыгающей собакой на радиаторе и уже упомянутые мной «Роллс-Ройсы». На нашу улицу они заглядывали редко. Потом появились первые автомобили отечественного производства: черные и высокие «эмки» (М1) Горьковского автозавода и небольшие грузовички марки «АМО» (будущий ЗИЛ).
Основной транспорт был гужевым: извозчики и «ломовики» с высокими и здоровенными телегами. С раннего утра и до ночи по улице, вымощенной булыжником, грохотали окованные железом колеса этих телег, нередко везущих оглушительно гремевшие железные листы, балки или рельсы. Позднее ломовики перешли на телеги с надутыми шинами и даже с ручным тормозом (!).
В переулках обретались котлы для варки асфальта — улицы города энергично асфальтировали. В открытых, но еще теплых пустых емкостях этих котлов ночевали беспризорники.
Еще на нашей улице почему-то было много китайцев. На углу Столешникова переулка в полуподвале располагалась китайская прачечная, где работали только мужчины. Через низкое, вровень с тротуаром оконце было видно, как эти странные желтолицые мужчины с косичками гладили белье. Из-под больших утюгов вырывались клубы пара. Другие китайцы на улице и в окрестных сквериках продавали нехитрые игрушки тех лет: набитые опилками мячики на длинных тонких резинках, цветные бумажные веера, которые можно было совсем сложить или, наоборот, полностью развернуть так, что они превращались в яркий цветок. А еще деревянные трубочки с резиновой «тряпочкой» на конце. Из нее можно было надуть небольшой шарик, а потом вынуть трубочку изо рта. Выходящий из шарика воздух создавал в трубочке громкий звук, похожий на «уйди-уйди». Эти игрушки так и назывались.
Я помню, как на перекрестке с Кузнецким переулком, установили первый в Москве светофор. В это же время у самого въезда на Красную площадь, где теперь восстановлены Иверские ворота, появился первый милиционер-регулировщик. В белоснежном кителе и белых перчатках, в белом «тропическом» шлеме с пупочкой на макушке он виртуозно жонглировал своей бело-черной палочкой и круто поворачивался без малейшего наклона, точно был закреплен на вертикальной оси. (Я полагаю, что его обучали в балетной школе Большого театра). В первые недели на прилегающих углах улиц скапливалось много народа — поглазеть на это чудо. Меня туда приводила няня.
Но вернемся во двор.
Еще мы играли в лапту, в ножички и в «расшибалочку» (кто постарше, знает, что это за игры). Но чаще всего — в «казаков-разбойников». Название игры явно дошло до нас из дореволюционных времен. «Казаки» разыскивали и ловили «разбойников». Те прятались и подкарауливали казаков, чтобы, оказавшись в большинстве, взять их в плен. Команды набирались по справедливости. (Замечу, что справедливость и честность — главные требования раннего детства. «Несправедливо!» «Нечестно!» — основные критические замечания во время детских игр.) Итак, пары ребят одинаковой силы или ловкости втайне от всех сговаривались, кто из них будет, к примеру, «слоном», а кто — «змеей». Два признанных атамана поочередно выбирали один из двух псевдонимов в каждой паре и таким образом формировали свои отряды. Местами сражений были «черные ходы», нередко сообщавшиеся с парадными лестницами, и — главное — подвалы.
О эти незабываемые подвалы нашего детства! Центрального отопления еще не было. «Голландские» печки в комнатах и плиты в коммунальных кухнях топили дровами. Под всеми тремя строениями дома находились глубокие подвалы. Разгороженные на бесчисленное множество досчатых клетушек, где каждая семья хранила свои дрова. Между клетушками оставались узкие и прихотливо изломанные проходы. В подвалах было темно и сыро, скудный свет проникал из люков — через них спускали дрова (по одному люку в каждом строении) и из входных проемов, которыми начинались скользкие ступени длинных каменных лестниц без перил. Прятаться в этом лабиринте было превосходно, хотя и немного страшновато.
Другими излюбленным пространством, но уже не для сражений, а для общения, были крыши. На них попадали не только по единственной пожарной лестнице, но и через чердаки. Входы туда никогда не запирались. Какое чудо являли собой эти чердаки! Пробираясь по ним к слуховому окошку, ведущему на крышу, приходилось перелезать через могучие несущие балки кровли. Между балками ноги ступали по толстому слою мягкой пыли. При этом понималось лишь крошечное облачко: за многие десятилетия пыль хорошо слежалась. Воздух на чердаке совершенно чистый. А какой запах! Пастернак недаром написал: «И пахнут пылью чердаки». Запах своеобразный. Чердачная пыль представляла собой тонкую смесь пыли ржавеющего железа кровли и древесной пыли от балок и стропил. Летом эта смесь основательно прогревалась и это, быть может, приводило к каким-то химическим реакциям, подобным вялому горению.
Разлегшись привольно на покатой и шершавой крыше, мы загорали, рассказывали разные байки, играли «в слова» и клялись во взаимной верности, романтически скрепляя эти клятвы капельками крови. Но как страшно было спускаться стоя до самого края крыши, огражденного только дождевым желобом, и заглядывать вниз на улицу! Это входило в обязательный комплекс проверки храбрости. Крыши предоставляли еще многие возможности для испытания ловкости и отваги. Среднее строение дома было четырехэтажным, но с этажами меньшей высоты. Край его крыши возвышался над двумя смежными с ним крышами всего лишь метра на два. Надо было суметь по выщерблениям в кирпичной кладке влезть наверх и спрыгнуть оттуда на покатую поверхность ниже лежащей крыши. Но самым серьезным испытанием был «прыжок через без бездну» шириной метра полтора, с крыши нашего дома на крышу дома соседнего. Они находились примерно на одном уровне, но опасность усиливалась их покатостью.
Наверное, некоторые из мам с ужасом прочитают эти строчки. Но за все время у нас не было ни одного несчастного случая, хотя в этой эквилибристике участвовали дети начиная с 10-летнего возраста. Впрочем, одно ЧП у нас все-таки случилось. И именно со мной. Меня со двора увидел на краю крыши кто-то из жильцов дома и сообщил маме. Отца уже не было в живых, и она поручила брату (он был старше на семь лет) наказать меня. Брат сделал это по всем правилам: спустил штанишки, зажал мою голову между своих ног и основательно обработал мне мягкое место ремнем. Разумеется, после порки я не перестал путешествовать по крышам, опасаясь лишь подходить к их краям, выходящим во двор. Но ужасно разозлился на брата, который этой акцией явно утверждал свою взрослость в 17 лет. Тем более что, как я считал, в моем возрасте он проходил по тем же «высотным маршрутам». (Впрочем, точно я этого не знаю.)
Зимой у стенки, отделявшей наш двор от соседнего, время от времени нарастала высокая гора снега, с которой мы катались на санках, рискуя врезаться в противостоящую стену среднего строения. После сильных снегопадов дворники ночами сгребали снег с проезжей части и тротуаров в высокие, порой до полутора метров высоты, снежные «хребты», разделявшие эти две части улицы. Потом их постепенно на санках с досчатым коробом свозили во дворы. Снегоуборочных машин еще не было. Да и мощных грузовиков — тоже. Из двора во двор кочевала, появляясь в каждом из них через значительные промежутки времени, «снеготаялка». Это было огромное, высокое железное корыто со сточной трубой у дна в одном конце. В корыто лопатами набрасывали снег с нашей горы, а под корытом в специальной топке жгли дрова. Вода из сточной трубы направлялась в канализацию.
Летом во двор приходили слепые музыканты с поводырями, шарманщики с попугаями, лудильщики, точильщики и старьевщики. То и дело раздавалось громкое, во весь колодец двора: «Старьем берем!» или: «Точить ножи, ножницы, бритвы править!» Точильщики еще не обзавелись электромоторами и неустанно, часами подряд нажимали ногой перекладину-педаль своих нехитрых точильных станочков. Распахивались окна, музыкантам и шарманщикам бросали монеты. Молоденькие домработницы спускались во двор, чтобы с помощью попугая узнать о своем будущем женихе. Мы их дразнили «невестами».
Свободное копирование
