Факт истории литературы — и вхождение в нее самого Григоровича. Он пришел в нее не сразу и не просто. Неудавшийся военный инженер, он после ухода из училища пробует себя в живописи и на сцене. Обе попытки кончились неудачей. Григорович не стал ни живописцем, ни актером, но назвать эти попытки бесплодными все же нельзя. Впоследствии Дмитрий Васильевич несколько лет был секретарем "Общества поощрения художеств", для чего его профессиональные знания в сфере живописи, конечно, не были лишними. Что же касается театра, то первые литературные произведения Григоровича оказались связанными именно с ним. В это время на сцене русского театра шло множество переводных пьес: мелодрам, водевилей, трагедий. Перевод некоторых из них был сделан Григоровичем. В совершенстве владеющий французским языком, естественно, он выбирал и переводил произведения французских драматургов М.-Ф. Сулье, Л.-Ф. Клервиля, Ш. Варена. Пьесы ставились и, не дав Григоровичу литературного имени, все-таки научили его владеть пером, дали ему возможность близко познакомиться с творчеством выдающихся русских актеров. Среди них: В. А. Каратыгин, искусство которого Григорович всегда ценил очень высоко, А. М. Максимов, А. Е. Мартынов, В. В. Самойлов, П. В. Васильев, И. И. Сосницкий. Воспоминания Григоровича в результате дают картины не только литературной, но в какой-то мере и театральной жизни середины XIX века. Тем более что любовь к театру навсегда осталась у мемуариста.
И все же главным в жизни всегда была литература. Воспоминания о вступлении в нее — публикация "первых оригинальных рассказов—являются своеобразным композиционным центром повествования, а героем этих страниц становится наряду с самим рассказчиком Некрасов. Именно он сыграл решающую, по признанию Григоровича, роль в ярко вспыхнувшем стремлении посвятить себя литературе. "Пример молодого литератора, жившего исключительно своим трудом, действовал возбудительно на мое воображение,— писал Григорович.— Жить также своим трудом, сделаться также литератором казалось мне чем-то поэтическим, возвышенным,— целью, о которой только и стоило мечтать".
Некоторые из первых рассказов ("Театральная карета", "Собачка") были малоудачны. Но уже очерк "Петербургские шарманщики", опубликованный Некрасовым в сборнике 1845 года "Физиология Петербурга", принес начинающему писателю успех и известность. Замечен был критикой и рассказ "Штука полотна", вошедший в также изданный Некрасовым альманах "Первое апреля" (1846). Без колебаний и сомнений Григорович становится одним из тех борцов за победу реалистического метода в русской литературе, во главе которых стояли Гоголь и Белинский. "Влечение к реализму, желание изображать действительность так, как она в самом деле представляется, как описывает ее Гоголь в "Шинели", навсегда, по его собственному признанию, стали основой, пафосом всего творчества Григоровича. Они соединялись у писателя с удивительно развитым чувством ответственности за свой труд, с пониманием его особого значения для общества. Писать по принципу "и так сойдет" казалось Григоровичу, по его словам, "равносильным бесчестному поступку". Это отношение к творчеству как к миссии, общественному служению было свойственно многим русским писателям, и в этом Григорович не уступал ни одному из них. Сын поэта А. Н. Плещеева вспоминал возмущение уже старого Григоровича манерой молодого журналиста И. П. Зазулина писать быстро и небрежно. "Мы так не умеем и никогда не писали,— заявил Григорович.— Бывало, напишешь и все переделаешь, опять перепишешь, снова работаешь, читаешь приятелям... Опять перепишешь, да на полях снова помарки делаешь, а у вас раз, два и готово! так нельзя".
В воспоминаниях самого Григоровича описывается его разговор с Достоевским. Разговор, ставший хрестоматийным и бывший для мемуариста в свое время "целым откровением". Прослушав чтение "Петербургских шарманщиков", Достоевский посоветовал написать в нем не просто "пятак упал к ногам", но —"пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая...". Когда создавались "Литературные воспоминания", этому разговору было уже почти полстолетия, но забыт он не был: совета Достоевского оказалось достаточно, "чтобы понять разницу между сухим выражением и живым, художественно-литературным приемом". В свою очередь, включение этого разговора в воспоминания также становится художественно-литературным приемом, позволяя читателю живо представить себе хмурого Достоевского, раздраженного несомненными для него недостатками произведения приятеля, и Григоровича, жадно и благодарно следующего советам художника, превосходство которого над собою в сфере художественного творчества он, человек умный, прекрасно сознает.
Свободное копирование
