Дмитрий Шостакович - симфония Бабий Яр

Гл. 13. Дмитрий Шостакович - симфония Бабий Яр

(с фрагментами из

 …Великий композитор Дмитрий Шостакович на слова стихотворения "Бабий Яр" и других стихотворений Е. Евтушенко написал свою Тринадцатую симфонию - почти что не менее знаменитую, чем его же Великая Седьмая. Замечу, «между прочим», - для «успокоения» псевдопатриотов и русских шовинистов – Д. Шостакович, также, как Е. Евтушенко и К. Симонов, не был евреем). Что такое Бабий Яр - обязательно прочитайте предыдущую 12-ю главу.

 Премьеру этой симфонии власти долго пытались так или иначе сорвать. Но всё же 18 декабря 1962 года 13-я симфония Шостаковича была исполнена в Москве – и с огромным успехом! Этому предшествовала «закулисная возня» различных партийных перестраховщиков, а также многочисленные отказы разных ведущих солистов-певцов (симфония имеет форму оратории – с включением певческого сопровождения хора и отдельных исполнителей-солистов).

 …19 сентября 1962 года «Литературную газету" расхватали в киосках молниеносно – там была опубликована поэма Е. Евтушенко «Бабий Яр». Поэт стал героем дня. Его поздравляли - звонками, письмами, телеграммами. Им восхищались, его благодарили. Но, как было сказано выше, было и другое: в той же "Литературной газете" появились стихи, где Евтушенко назвали "пигмеем, забывшим про свой народ", его упрекали в попрании "ленинской национальной политики" и даже в разжигании вражды между народами. Все эти волны ненависти и "благородной ярости" доходили и до Шостаковича. Все это он презирал, он хорошо знал цену таким "разоблачениям" и доносам и, как Евтушенко, был уверен: "со лжи о мертвых начинается ложь о живых".

 И тут почти «само собой сотворилось» уникальное творческое содружество большого поэта и великого композитора. Евтушенко рассказывал: "В Тринадцатой симфонии меня ошеломило прежде всего то, что если бы я (полный музыкальный невежда) вдруг прозрел слухом, написал бы абсолютно такую же музыку. Более того - прочтение Шостаковичем моих стихов было настолько интонационно и по смыслу точным, что, казалось, он, невидимый, был внутри меня, когда я писал эти стихи, и сочинил музыку вместе с рождением строк".

 Сочинил музыку? Или музыкой сочинил стихи? И "стихи поэта зазвучали, как заново рожденные для другой, уже неотделимой от музыки жизни",- вспоминал свои впечатления от Симфонии литературовед Е. Сидоров.

 «Исполнение Тринадцатой симфонии Шостаковича, однако,... оказалось под угрозой срыва по двум причинам, - вспоминал Евтушенко. - Во-первых, я находился под огнем, настигаемый звуками официальной критики, и каждую мою строку рассматривали в лупу, выискивая крамолу. Во-вторых, шовинисты после публикации "Бабьего яра" меня обвинили в том, что в стихотворении не было ни строки о русских и украинцах, расстрелянных вместе с евреями... меня обвинили в оскорблении собственного народа... Ситуация была такой, что певцы и дирижёры бежали с Тринадцатой симфонии, как крысы с тонущего корабля". Никто не хотел «связываться» с властями…

 В июне 62-го, когда был только сочинен "Бабий яр", Д. Шостакович отправил письмо певцу Б. Р. Гмыре, в котором просил "поинтересоваться новым опусом". В июле Мастер и сам приехал к певцу на дачу под Киевом и показал уже завершенную Тринадцатую симфонию, надеясь, что Гмыря будет в ней солировать. А в августе получил письмо-отказ: "У меня состоялась консультация с руководством УССР по поводу Вашей 13-й симфонии. Мне ответили, что руководство Украины категорически возражает против исполнения стихотворения Евтушенко "Бабий яр". При такой ситуации, естественно, принять к исполнению симфонию я не могу". У "ситуации" была оборотная сторона. Во время войны Гмыря оказался в окупированной Полтаве и пел перед захватчиками. Советская власть такого не прощала - певцу грозила ссылка. Но «он вымолил прощение у Хрущева", тогда партийного главы Украины. Гмырю простили и даже обласкали - была у него и Государственная премия, и звание народного артиста СССР, и безбедная устроенная жизнь.

 После отказа Гмыри Шостакович, по совету певицы Г. Вишневской, встретился с солистом Большого театра А. Ведерниковым, "проиграл ему всю симфонию, дал ноты". Но Ведерников петь отказался, с "линией партии" не разошелся. Ноты вернул... Вишневской. Галина Павловна вспоминала: узнав об отказе Ведерникова, Дмитрий Дмитриевич "...не удивился нисколько, нисколько, даже, вроде, ожидал того..." Но, вероятно, совсем не ожидал Шостакович, что от исполнения Тринадцатой симфонии откажется Е. А. Мравинский - первый исполнитель его Пятой, Шестой, Восьмой, Девятой, Десятой, Двенадцатой симфоний.

 …Похвастаюсь – мне посчастливилось в 1954 г. присутствовать на втором исполнении – и первом после ВОВ - 5-й симфонии в Ленинградской филармонии, прошедшем в присутствии автора – с огромным успехом - и не совсем ординарно (см. ниже главу «Искусство в моей жизни»). Содружество этих двух гигантов – композитора-создателя и дирижёра-интерпретатора до этого прошло испытание временем. После Постановления ЦК 1948 года, в период травли Шостаковича, Мравинский публично защищал композитора, продолжая исполнять его произведения. В 53-м он защитил от "борцов с формализмом" Десятую симфонию. Что заставило дирижера отступиться от Тринадцатой?.. Сила (общественной травли) «солому ломит»?

 Осенью стало ясно, что Мравинский Симфонию в работу не возьмет. И тогда право на премьеру Тринадцатой симфонии Дмитрий Дмитриевич отдает руководителю Государственного оркестра Московской филармонии К. П. Кондрашину.

 А вокруг "Бабьего яра" и поэта Е. Евтушенко продолжали кипеть страсти. "На репетициях в консерватории собиралось множество людей - все были уверены, что официальную премьеру запретят", - вспоминал Е.Евтушенко. В середине декабря секретарь ЦК КПСС Л. Ф. Ильичев провел две встречи с деятелями культуры. На второй, 17 декабря, в присутствии Н. С. Хрущева, он сказал: "Антисемитизм - отвратительное явление. Партия с ним боролась и борется. Но время ли поднимать эту тему? Что случилось? И на музыку кладут!... Зачем выделять эту тему?"...

 Г. П. Вишневская в своих воспоминаниях пишет: "В день концерта, рано утром... мне домой в панике звонит < согласившийся солировать и репетировавший ранее> певец Нечипайло и говорит, что не может вечером петь Тринадцатую симфонию, потому что его занимают в спектакле Большого театра". Что почувствовала тогда Галина Павловна? Теперь стал ясен точный "ход" партийного начальства: Нечипайло обязали петь в опере "Дон Карлос" вместо другого артиста, которому срочно "велели заболеть"…

 Казалось, премьера не состоится. Дублер Нечипайло В. Громадский на последних репетициях не пел, телефона у него не было, и дома его не застали. Но волею судеб 18 декабря 1962 года Тринадцатая симфония Шостаковича прозвучала в Большом зале Московской консерватории: Громадского нашли случайно (!), он приехал по каким-то своим делам в консерваторию... Но выступить согласился.

 "Голос и нервы не изменили ему", - писал Кондрашин, и он прекрасно провёл генеральную репетицию и концерт. Генеральная прошла при переполненном зале, под присмотром партийных чиновников. Но ее вдруг остановили. Негласное (но фактическое!) противостояние партийных держиморд-цензоров и столичной интеллигенции продолжалось.Началось «согласование в верхах». И время будто остановилось... Но "примерно к полудню,- вспоминал театровед И. Д. Гликман, - последовал звонок из высоких партийных сфер, и репетицию - следовательно, премьеру - разрешили... из опасения, что запрет Тринадцатой вызовет отрицательную реакцию на Западе"… Вот так-то. Только этого и побаивались! А своего народа, очевидно, - нет!

 А вечером играли премьеру. Консерватория была оцеплена усиленным нарядом милиции. Иногда оцепление прорывали. Зал был заполнен до предела. На концерте присутствовал дипломатический корпус и представители иностранной прессы. В первом отделении прозвучала симфония Моцарта. Антракт казался бесконечным. Напряжение нарастало. Все ждали начала второго отделения. Наконец на сцене появился хор, за ним оркестр, солист, дирижер. Зал замер...

 И вот он - Бабий яр - символ скорби и протеста, однажды данное нам испытание совести и воли! "Над Бабьим яром памятников нет...". Памятник создавался здесь и сейчас - из музыки и слова, бессмертный памятник невинно убиенным, униженным и оскорбленным насильниками всех времен. Стихи и музыка несли столь мощный заряд "драматической человечности", что после первой части "Бабьего яра" вспыхнули аплодисменты. А потом все услышали (увидели!) еще четыре части (действия) Тринадцатой симфонии: "Юмор", "В магазине", "Страх", "Карьера". И это "антисталинское» послание деспотизму прозвучало так четко, так беспощадно и правдиво, что люди - тогда, в декабре 62-го! - испытали шок.

 Но вот под сводами зала истаяли голоса колоколов и челесты, наступила тишина... мучительно долгая... "Я даже испугался - нет ли здесь какого-нибудь заговора. Но потом обрушился оглушительный град аплодисментов с криками "браво!" - вспоминал Э. Неизвестный (известный скульптор).

 Е. Евтушенко: "...на протяжении пятидесяти минут со слушателями происходило что-то очень редкое: они и плакали, и смеялись, и улыбались, и задумывались".

 Это была победа. "Большая победа искусства над <одиозной тогда в вопросах искусства> политикой и идеологией партии", - так комментировала это событие культурной жизни много претерпевшая от партийных аппаратных чинуш певица Г. Вишневская...

 Многие присутствовавшие на этой незабываемой премьере вспоминали: «И встал композитор - комок нервов и напряжения - и пошел навстречу овациям к ликующему оркестру... А с другой стороны размашистым шагом уже шел, нет, мчался, почти вприпрыжку, долговязый поэт... Они встали рядом - Шостакович и Евтушенко... Два больших художника, разделённых по возрасту целым поколением, но борющихся за одно общее дело - свободу человеческого духа».

 «Увидев их вместе, слушатели обезумели, - писали потом другие очевидцы, - скандирующие возгласы "Бра-во, Шо-ста-ко-вич! Бра-во, Ев-ту-шен-ко!" раздавались повсюду"... Это было "утоление духовной жажды и благодарность".

 Да, сейчас многим это уже невозможно понять. Но в то политизированное время, когда в обществе властвовали различные множественные надуманные запреты по любым поводам и всеобщая перестраховка чиновников от искусства - это была публичная демонстрация духовного раскрепощения и силы правды общественного сознания !

 А сразу после премьеры Шостакович получил много писем, в одном из них были и такие проникновенные слова: «... я могу сказать Спасибо и от Покойных Пастернака, Заболоцкого, бесчисленных других друзей, от <замученного> Мейерхольда, <убитых> Михоэлса, Карсавина, Мандельштама, от безымянных сотен тысяч "Иванов Денисовичей", всех не счесть, коих Пастернак в своём творчестве обозначил как "замученных живьем". - Вы сами все знаете, все они живут в Вас, мы все сгораем в страницах этой Партитуры, Вы одарили ею нас, своих современников - для грядущих поколений..." Вот так, высоким слогом о том, что дар этот есть "поэзия правды".

 Тринадцатая симфония была Д. Д. Шостаковичу очень дорога. Ежегодно он отмечал с близкими две творческие даты: 12 мая - день премьеры Первой симфонии, и 20 июля - день завершения Тринадцатой.

 …Русский советский интеллигент и Гений в музыке - Дмитрий Дмитриевич Шостакович прожил прекрасную и, вместе с тем, нелёгкую трагическую жизнь. Ему приходилось не раз «ломать себя», в угоду господствовавшему в те годы общественному и партийному официозному пониманию роли человека искусства – композитора - в обществе. Много времени у него отнимали разные общественные обязанности, от которых он не мог отказаться ради возможности сохранять свою относительную творческую независимость.

 Его поистине гениальная Седьмая симфонии, обличающая фашизм, известна во всём мире. Но он никогда не скрывал своих творческих вкусов и пристрастий.

 Д. Д. Шостакович рассказывает: «Когда я написал свой Восьмой квартет, его тематически также вписали в графу "Обличение фашизма". В квартете есть и еврейская тема из «Фортепьянного трио». Это качество еврейской народной музыки близко моему пониманию того, какой должна быть музыка вообще. В ней всегда должны присутствовать два слоя. Думаю, что, если говорить о музыкальных впечатлениях, то самое сильное произвела на меня <именно> ЕВРЕЙСКАЯ НАРОДНАЯ МУЗЫКА. Я не устаю восхищаться ею, её МНОГОГРАННОСТЬЮ: ОНА МОЖЕТ КАЗАТЬСЯ РАДОСТНОЙ, БУДУЧИ ТРАГИЧНОЙ. ПОЧТИ ВСЕГДА В НЕЙ – СМЕХ СКВОЗЬ СЛЁЗЫ (выделено мною – ЮБ).

 Д. Шостакович продолжает: «Вся народная музыка прекрасна, но могу сказать, что еврейская – уникальна. Евреев мучили так долго, что они научились скрывать свое отчаяние. Они выражают свое отчаяние <своеобразной трагически весёлой танцевальной музыкой>. Много композиторов впитывали её, в том числе русские композиторы, например, Мусоргский. Он тщательно записывал еврейские народные песни. Многие из моих вещей отражают впечатления от еврейской музыки".

 …Это не чисто музыкальная, но также и моральная проблема. Я часто проверяю человека по его отношению к евреям. В наше время ни один человек с претензией на порядочность не имеет права быть антисемитом. Все это кажется настолько очевидным, что не нуждается в доказательствах, но я вынужден был отстаивать эту точку зрения по крайней мере в течение тридцати лет.

 …Мои родители считали антисемитизм постыдным пережитком, и в этом мысле мне было дано исключительное воспитание. В юности я столкнулся с антисемитизмом среди сверстников, которые считали, что евреи получают некие преимущества. Они не помнили о погромах, гетто или процентной норме. В те времена насмехаться над евреями считалось почти что хорошим тоном.

 Я никогда не потакал антисемитскому тону даже тогда, не пересказывал антисемитских анекдотов, которые были в ходу в те годы. Но все же я был гораздо снисходительней к этому гадкому явлению, чем теперь. Позже я порывал отношения даже с близкими друзьями, если замечал у них проявление каких-то антисемитских взглядов.

 Перед войной отношение к евреям решительно изменилось. Оказалось, что нам до братства еще очень далеко. Евреи оказались самым преследуемым и беззащитным народом Европы. Это был возврат к Средневековью. Евреи стали для меня своего рода символом. В них сосредоточилась вся беззащитность человечества. После войны я пытался передать это чувство музыкой. Для евреев это было тяжкое время. Хотя по правде сказать, для них любое время – тяжкое.

 Несмотря на то, что множество евреев погибли в лагерях, все, что я слышал, было: «жиды воевали в Ташкенте". И если видели еврея с военными наградами, то ему вслед кричали: "Жид, где купил медали?" В тот момент я и написал концерт для скрипки, «Еврейский цикл» и Четвертый квартет. Ни одна из этих вещей в то время не была исполнена. Их услышали только после смерти Сталина. Я все еще не могу привыкнуть к этому.

 Четвертую симфонию исполнили спустя двадцать пять лет после того, как я ее написал! Есть вещи, которые до сих пор так и не исполнены, и никто не знает, когда их можно будет услышать.

 Меня очень воодушевляет то, как молодежь откликается на мои чувства по еврейскому вопросу. Я вижу, что русская интеллигенция упорно остается в оппозиции к антисемитизму и что многолетние попытки навязать его сверху не дали видимых результатов. Это относится и к простому народу.

 Именно поэтому я был вне себя от радости, когда прочитал стихотворение Евтушенко «Бабий Яр», оно меня потрясло. Оно тогда потрясло тысячи людей.

 Многие до этого слышали о Бабьем Яре, но понадобились стихи Евтушенко, чтобы люди о нём узнали по-настоящему. Были попытки стереть память о Бабьем Яре, сначала со стороны немцев, а затем – украинского руководства. Но после стихов Евтушенко стало ясно, что он никогда не будет забыт. Такова сила искусства. Люди знали о Бабьем Яре и до Евтушенко, но молчали. А когда они прочитали стихи, молчание было нарушено.

 Искусство разрушает тишину».

 На этих словах великого советского композитора Дмитрия Шостаковича я и закончу эту главу.

 В предыдущих пяти главах затрагивалась тяжёлая тема Холокоста, фашистских зверств, измены и предательства во время Великой Отечественной Войны, когда погибли близкие мне родные люди. В этой главе напоминается о том, как в 60-е годы прошлого столетия в советском обществе постепенно изживались и преодолевались зашореность, конформизм и духовное рабство – в литературе, искусстве и общественной жизни.

 Не будем же об этом никогда забывать!