В нашей комнате было 40 совершенно разных человек. Были они разными не только по характеру, но и по обстоятельствам судьбы.
Были среди нас и те, кому ничего не присылали. В комнате стали пропадать хлебные карточки. Что значит, – пропала карточка? Это трагедия. Подозрение пало на парня, который не варит и не уезжает. Его выследили. Выследили, что он прячет карточку в туалете в сливной бачок. Он не отпирался. Ночью был суд. Я с больным зубом спал и проснулся, от шума, когда суд вынес приговор.
Ему велели лечь на длинный стол, на котором занимались, ели и чертили и снять штаны. Никто его пальцем не тронул. Каждый своим ремнем стегнул его по голым ягодицам. Меня к этому из-за больного зуба не принуждали. Да и других слюнтяев тоже. В моем представлении взяли в руки ремень люди с открытой душой. Все считали наказание справедливым, но не все решались свой приговор исполнить, перекладывая эту тяжкую обязанность на других. Я бы больше уважал судью, который сам приводит в исполнение смертный приговор, но сам таким судьей не стал бы.
Это был самосуд. Мы не стали жаловаться администрации, чтобы его выгнали из общежития, мы не стали его, как сейчас пропагандирует телевидение, бить по лицу, дубасить ногами.
За тягчайшее воровство (карточки!) мы его наказали позором.
Возможно не он один не получал никакой помощи. Нормы были такие, что будет очень голодно, но с голода не помрешь. Этот парень не был дистрофиком, но он был очень высоким, очень худым и ему очень хотелось есть. Через некоторое время он не вытерпел и опять украл карточку, и опять он не отпирался. Ребята ему сказали: «Сегодня вечером опять будем сечь, приготовься».
Больше в общежитие он не пришел.
Все бы так и осталось, но от голода и зимнего холода, он где-то упал, хотя и не был дистрофиком. Он еще не успел им стать. Как я помню, в Ленинграде жители соседнего дома умирали в декабре, тоже, не будучи дистрофиками. Дистрофиками становятся от систематического недоедания, а от голода можно умереть и в полном теле. Карточки, видно, он проел в начале месяца, а дальше в здоровом еще теле начались муки голода. Что ему было делать? И уехать он не мог – для этого нужны были деньги. Может быть, и ехать ему было некуда. Но воровать было нельзя – это поставило его против всех. За помощью можно было обратиться в профком, в администрацию, да к нам, в конце концов, собрали бы по рублю на дорогу. Его подобрали и отвезли в больницу. Так стало известно о нашем правосудии.
Нас вызвали в райком комсомола. На бюро вызывали из прихожей по одному:
- Кто бил?
- Все били.
- Ты бил?
- Нет, я не бил.
Дошла очередь до меня. Я заявил, что наказание считаю справедливым и, если бы мог, то тоже бы бил.
Нам всем по очереди выносили решение: «За самосуд и негуманное, противоречащее ленинским принципам поведение из комсомола исключить».
А что значит исключить из комсомола? Это значит автоматически и из института. Это не значит, что все студенты обязаны были быть комсомольцами, совершенно нет, но если тебя исключили из комсомола, то значит, ты совершил что-то не совместимое со своим будущим положением руководителя. Мы понимали, что нас для острастки пугают. Институт не допустит потери сразу такого количества студентов еще до экзаменов. Когда все прошли процедуру, к нам вышел член бюро: «Ребята не волнуйтесь, на вашем месте мы поступили бы так же. Никто вас из комсомола не выгонит».
Так вот сверкнули 40 жемчужин нашей комнаты.
Свободное копирование
