Бывали ситуации, когда я или мой напарник не могли пасти, в этом случае нас заменяли в самых разных сочетаниях или его младшая сестра, или Валентин. В основном это было связано с домашними обстоятельствами, например, с копкой огорода.
Для капусты нам дядя Петя выделил участочек на своем огороде, а для картошки нам выделили 20 соток на краю деревни. Часть земли вскопала мама, а часть мы с Валиком. Вскапывали землю под картошку мы с ним вместе. Стадо пасли в это время напарник с сестрой. Запомнился мне из копки совсем пустяшный, но весьма характерный эпизод.
Мы копали и разговаривали, делясь своими впечатлениями о пастьбе, вспоминая драматичные и комичные случаи, и вот, разговаривая о поведении телят, мы стали на четвереньки, изображая как забавно телята изгибают спину.
И расхохотались оба одновременно, представив, что подумают о нас местные, увидев, стоящих на четвереньках, и изгибающих спину, двух городских инфантилов.
Готовясь к следующей зиме, я накосил два маленьких стожка сена для нашей Зорьки.
Мы с мамой работали. Летом все «мужские» домашние работы лежали на Валике: отогнать корову, пригнать корову, принести воды, наколоть дров.
Пасти коров надо в любую погоду: и в позднюю весеннюю порошу, и в раннюю осеннюю, и в обильный летний дождь и в нудные весенние и осенние обложные дожди. Обильный не бывает продолжительным, поэтому, если он попадал на время выхода в поле, то пережидали, а если уж вышли, так деваться некуда – только под дерево. И удивительное дело, я не помню, что мы надевали в непогоду, как мерзли или мокли, ведь никаких пленок тогда не было, не было у нас и плащей – но помню я только хорошую погоду и веселые ситуации. Может быть, сейчас, доводись мне пасти коров, я бы запомнил только непогоду, а в том возрасте нам все было нипочем. Возраст, конечно, в оценке ситуации очень важен, но еще важней характер человека. Один всю жизнь себя чувствует несчастным, а другой постоянно восхищен тем, как прекрасно создан божий мир.
Так что же является истинным? А важно-то не то, как сейчас это я оцениваю, а как это я ощущал тогда. И сейчас мне говорят: «Да ты не понимаешь, как ты тогда ужасно жил, и сейчас не понимаешь, насколько лучше стало жить».
- Ну, спасибо, разъяснили.
Истинной оценкой времени является только мировосприятие современников эпохи – счастливыми они себя ощущают, или несчастными. Наша жизнь была украшена самым счастливым обстоятельством – нам некому было завидовать, жили почти одинаково, и всё всем было доступно.
Впрочем, один пасмурный эпизод из жизни в Беловодовке я запомнил. Как-то, когда мне довелось пасти одному, у меня разболелся зуб. Дело было осенью, из низких туч нет-нет, да и просыпался мелкий дождь. Солнце запахнулось этими тучами и не глядело на землю. В такую погоду коровы не стоят на месте, а непрерывно идут, хватая траву на ходу. Я с зубной болью, бегу за ними: «Кудааа? Кудааа?», упаду на кучку соломы из-под комбайна, поплачу, и опять: «Кудааа? Кудааа? А тучи, убегая от ветра, прижимаются к земле, и, увидев нас, бросают свою пригоршню мороси.
На следующий день я отправился в деревню. Мама отвела меня к бабке, которая переговорила с бесплотными силами по поводу болезни зуба «Раба божьего Эдуарда», и зуб прошел. То ли время пришло ему выздороветь, то ли гипнозом без сна организм мой мобилизовала.
О деревенских способах лечения больше воспоминаний осталось у Валика. Он основное время проводил в деревне, и жизнь деревни была больше у него перед глазами. Да и вообще он всегда «болезненно» относился ко всяким болезням, не оставлял их без внимания, и тем более не относился безразлично к способам и методам лечения или преодоления болезней. Так что рассказ о медицине в деревне Беловодовка я дословно привожу по его воспоминаниям, которые он прислал мне в письме.
Во время копки картошки мою маму (тетю Валю) свалил радикулит. Свалил буквально – она не могла ходить. Хозяева сказали, кто в деревне специалист по таким болезням, и этого специалиста позвали. Пришла крепкая бабка, положила маму через порог в нашу комнату лицом вниз, побрызгала водой и что-то пошептала. Потом взяла веник и топор, веник приложила к пояснице, а топором стучала по венику. Затем опять что-то пошептав, схватила тетю Валю за ноги и приподняла их высоко вверх, затем перевернула маму вверх лицом и снова подняла за ноги. И мама пошла, как ни в чем не бывало!
Наша хозяйка – тетя Кира, была специалистом по выниманию соринок из глаза. Делала это она языком и к ней приходили все деревенские. Я тоже видел, как она действовала, и научился от нее выворачивать веко, чтобы вынуть соринку, только соринку вынимал не языком, а носовым платком далеко от Сибири, помогая друзьям и детям.
А помнишь, – вопрошает Валик, – как лечили хозяйского сына Ваську, когда его за живот укусила собака и он начал хиреть. Сначала его сажали в бочку с пихтовым лапником, залитым горячей водой, но это не помогало. Тогда повели его к бабке, снимающей испуг, и действительно после этого он пошел на поправку. Совпадение это, или мобилизация защитных ресурсов организма?
А как лечили тетю Валю при воспалении легких? Или вправляли плечо бабушке? Бабушка сильно кричала, и нас выпроводили из комнаты. Диагнозы без рентгена ставили сами больные, близкие, соседи и, разумеется, лекарь.
Большим несчастьем для нас могла стать болезнь, случившаяся с нашей кормилицей Зорькой. Встала угроза, что ее надо будет забить. Куда девать мясо в этой безденежной деревне? Это была потеря надежды на наше благополучное будущее. Коллективный разум подсказал попробовать прочистить (уж ни я, ни Валик не помним, горло или пищевод) кляпом, смоченном в дегте. Прочистили, и корова выздоровела.
Когда наступила зима, я снова стал работать «на лошади».
Бабушка из двора не выходила. Она готовила еду и вела переписку.
Письма с фронта и на фронт шли бесплатно. Сохранилось письмо с фронта. Это листок, с одной стороны которого пишется письмо, а с другой – адрес. Листок складывается пополам и пошло. На листке штамп о том, что военной цензурой проверено.
Свободное копирование
