Финская война

Финская война

Я помню начало войны с финнами, которая в наши игры летом 40-го года внесла большое разнообразие.

 В 1939 году, в газетах стали появляться сообщения о провокациях финнов на нашей границе, о винтовочных выстрелах со стороны финнов. Мы требовали отодвинуть границу от Ленинграда. Мы предлагали в обмен за Карельский перешеек отдать часть территории за Ладожским озером. Наши требования были явно невыполнимыми. Во-первых, финны знали, что наши слова не имеют ни какого отношения к нашим намерениям, впрочем, как и у всех. Во-вторых, Карельский перешеек финны перекрыли железобетонными укреплениями линии Маннергейма, и уходить из крепости, полагаясь только на наше честное слово, было бы безумием.

Зимой, через Лахту пошли войска в Финляндию – началась война. К нам в комнату определили на ночь «на постой» 7 красноармейцев. Красноармейцы улеглись на полу, переспали и утром отправились дальше. А войска всё шли и шли. Две железнодорожные ветки – Парголовская и Приморская с подвозом войск не справлялись.

Прошли через Лахту и «Красные финны». Нам мальчишкам было интересно поглазеть на «не нашу» форму. Не помню, были ли на них погоны, но очевидно были, раз мы обратили внимание, что форма не наша.

Отправляя пешком по булыжной дороге вдоль железнодорожного полотна свою армию на войну, наши правители надеялись придать ей вид революционной войны финского народа. Официально вроде бы и войны не было, а был конфликт, который разрешался силами Ленинградского военного округа. На самом деле воевала вся страна.

Во всей стране эта маленькая война вызвала напряжение. Бичи тогда уже жили на Северном Кавказе, и там, в совхозе, хлеб стали продавать нормировано. Ухудшилось снабжение и Ленинграда. Я не помню, что мы обычно до этой маленькой войны ели на ужин, но я запомнил свое детское решение: «О…. Это надо запомнить». Мы ужинаем ломтем чёрного хлеба с маслом или маргарином и ломтиком чайной колбасы со сладким чаем. Факт остаётся фактом: я обратил внимание на изменение снабжения и не сейчас, а тогда – 70 лет тому назад, решил, что это надо запомнить, чтобы потом рассказывать. Вот и рассказываю. Ну, убей меня бог, не могу понять, почему я решил, что это надо запомнить. Обычно-то, ну жареная картошка с квашеной капустой, ну картошка с селедкой, ну что еще? Да сейчас-то что мы едим? Реконструкции в моем мозгу не получается. Но факт остается фактом – я тогда решил, что это надо запомнить.

Революционной войны не получилось. От участников войны мы ничего не слышали о пленных финнах, о мирных финнах. Финнов они не видели. Мы слышали только о ДОТах, о ДЗОТах и о «кукушках». Кукушка – это финский снайпер, который стреляет с дерева, замаскировавшись в кроне ели или сосны. И о морозах. Потери были страшные.

Если озеро Хасан и река Халхин-Гол продемонстрировали миру, что наша армия по тем временам боеспособна, то финская кампания показала нашу полную стратегическую беспомощность.

Финны перекрыли Карельский перешеек укреплениями, потому что по опыту конца гражданской войны, когда мы, после признания независимости Финляндии, пытались навязать ей революцию, знали, на что мы способны, а будущая война представлялась, как и Первая Мировая, позиционной. Такие же укрепления создали Франция и Германия напротив друг друга – линия Мажино и линия Зигфрида.

За 20 лет, прошедших после Первой Мировой, танки стали не ползать, а бегать. Конница времен Чингисхана перестала быть боевой силой. Появилась авиация – на самолетах уже стали возить пассажиров.

Во Вторую мировую войну немцы не стали рвать линию Мажино в лоб, и объехали её через нейтральную Бельгию, а на линиях Мажино и Зигфрида до сих пор у пушек стоят солдаты. За полвека они истлели и стоят одетые в шинели скелеты, снаряды проржавели, в дулах пушек птицы устроили гнезда, а солдаты все еще ждут команды открыть огонь. Мы же, имея громадную общую границу, из которой только маленький участок на Карельском перешейке был укреплен дотами и дзотами, не стали линию Маннергейма обходить, а бросили своих молодых ребят под огонь дотов и дзотов, и они залегли в снегу, обмерзая и замерзая. Те, кто вернулся с войны, больше всего рассказывали о замерзших и обмороженных; и о кукушках. Я уже помню кое-что об этой войне.

Мы свой провал быстрого решения проблемы силами Ленинградского округа объясняли вмешательством Англии, Франции и Германии. Я видел документальный фильм, где демонстрировалось оружие этих стран у финнов, и говорилось, что это вмешательство. Мне тогда такое определение показалось странным.

Сейчас я прочитал, что и союзники, и немцы действительно пригрозили нам намерением вмешаться в эту войну, но этого не потребовалось. Мы поняли, что полностью захватить Финляндию нам не позволят и прекратили войну. Я не помню, чтобы я тогда читал в газете сообщение о намерении союзников, или немцев послать экспедиционный корпус, – об этом я сейчас прочитал. Возможно (это мой домысел), Сталин посчитал, что такая публикация нежелательна, потому что из нее следовало бы, что не мы прекратили войну, добившись своей цели, т.е. отодвинув границу от Ленинграда, а нас заставили прекратить эту агрессию.

 После окончания войны, войска пошли из Финляндии. На совхозном поле в метровом снегу прорыли траншеи для техники, чтобы войска подготовились к торжественному маршу в Ленинграде. Рядом с домом остановилась батарея шестидюймовых гаубиц. На этот раз к нам в комнату на постой никого не направили. Рядом с батареей стояла полевая кухня. К этой кухне мы бегали с кастрюльками, и повар накладывал нам по черпаку очень вкусной, хорошо проперченной жидкой пшенной каши с куском мяса величиной с детский кулак. Питание в армии было лучше, чем дома.

Красноармейцы раздавали нам «лишние» патроны – я набрал 70 штук. Друзья так же обогатились. Патроны мы разряжали, чтобы они были пригодны для игры. Помню днём мы с бабушкой одни, бабушка спит, а я сижу рядом с сундуком и вытаскиваю пули из патронов. Пули мы использовали, как снаряды в наших играх, а бездымный порох сжигали, как вещь бесполезную (на открытом воздухе он горит, как дрова).

С гильзами мы стали играть летом. На взморье разжигали костёр, с гильзой в костре, и прятались за бугорок, – капсюль взрывался, разворошив костёр, а гильза становилась безобидной игрушкой. Однако просторы безлюдного осенью и весной взморья и запасы черного пороха, давали простор для моих фантазий, и мы нашли для гильз достойное применение.

Построив на песке аэродром с самолётами, среди самолётов в песок втыкалась гильза, набитая чёрным порохом, и сплющенная на конце. В гнездо от вылетевшего капсюля насыпали еще щепотку пороха и к гильзе головка к головке втыкали в песок 10 – 20 спичек, поджигали крайнюю и прятались, – взрыв уничтожал аэродром. Изобретение мною бикфордова шнура из спичек позволяло широко разнообразить игру.

Взрослые на нас не обращали внимания, но когда растаял снег и мы нашли целую пачку детонаторов от ручных гранат, показав один взрослым, взрослые на некоторое время заинтересовались детонатором. Они стали фантазировать, как можно с ним поиграть, – не нам поиграть, а им самим поиграть. Нашли старый лист железа с дыркой от гвоздя и пустились в рассуждения, как воткнуть в дырку детонатор так, чтобы торчал один капсюль, а потом ударить по этому капсюлю. Взрослые поговорили, поговорили, но к делу приступить побоялись и отдали детонатор нам.

Мы ушли от дома, взяв с собой новый факел, пришедший на смену резиновым. Это был солдатский котелок на длинной проволоке-ручке. Котелок наполнялся, я уж не помню чем, но чем-то гуще солидола – масса хорошо горела. Поставили на землю этот котелок, воткнули в массу детонатор капсюлем вверх, подожгли массу и спрятались в канаву. Через некоторое время раздался хлопок (взрывчик), мы подождали немножко и уже хотели вставать, как раздался взрыв. На земле остался разорванный котелок, стенки которого распластало по земле, не оторвав от дна. Вар разлетелся.

Испытание было проведено, – мы узнали силу взрыва и то, что вначале слышно, как хлопает капсюль.

Я не помню, чтобы мы в играх использовали эти детонаторы, но они были слишком сильны, и хотелось узнать нельзя ли их использовать частично.

Я взял дедушкины ручные тиски. В тиски зажали детонатор и стали осторожно его разбирать, а надо было посмотреть в книжки, тем более что тогда такой литературы, я думаю, было достаточно. Но постоянные успехи притупили нашу бдительность. Отсоединили головку с капсюлем и из большой латунной колбы вынули маленькую. В большой колбе обнаружили желтоватое вещество, взяли щепотку и подожгли, загорелось, как горит сера, маленьким синим огоньком.

Маленькая колбочка была закрыта медной деталью, в центре которой виднелось черное вещество.

Какая-то мысль шевельнулась, что, может быть, сильный взрыв даёт при детонации желтое вещество, которое горит, как сера, тем более что его было больше всего. Мы зажали маленькую колбочку в тиски, тиски приставили к гранитному валуну и поднесли к чёрному веществу спичку – только безграничная наша глупость позволила нам это сделать. Из медной детальки стало бить пламя, как из газовой горелки. Наши головы двинулись к пламени, чтобы посмотреть, что внутри и в это время раздался взрыв.

Витя Степанов, с которым мы вдвоем проводили исследование, медленно сел на противоположную сторону канавы, в которой мы проводили испытание. Он стоял напротив пространства между губками тисков; мы были в трусах. Маленькую колбочку разорвало на мельчайшие осколки, часть из которых буквально усеяла Витькины голени. Одну из губок тисков отломало, но не отбросило, и она защитила меня.

Теперь взрослые обратили на нас внимание. Витю отправили в больницу, а у нас стали изымать то, что мы не достаточно хорошо припрятали. Не помню уж кто, бежит с зажатым в руке детонатором, а за ним гонится взрослый. Мальчишка видит, что не убежишь, и бросает детонатор в поле.

Нас собирают вместе и велят найти детонатор. Мы бродим по полю и находим гранату. Гранату, разумеется, отдали.

Мы навещали Витю в больнице, общаясь с ним через окошко. Пролежал он в больнице недолго, осколочки дальше кожи не вонзились. Дедушка за тиски не ругал, все были рады, что кончилось это происшествие благополучно.