Просвещение, другие дети, доходы семьи - 1

Просвещение, другие дети, доходы семьи

Одновременно с репрессиями, шло колоссальное строительство нового могущественного государства. Так что к началу войны мы с капиталистическим миром разговаривали на равных. (На кофейной гуще можно погадать – насколько индустриализация была бы успешней, если бы не было репрессий).

В те времена, когда только что была ликвидирована неграмотность, безработица и беспризорность, когда страна пыталась стать передовой индустриальной державой, громадное внимание уделялось и нравственному воспитанию и образованию детей. Надо было вырастить новую «народную» интеллигенцию.

Сейчас, когда оплёвывается всё прошлое, как-то на телевидении выступал церковный деятель (Кирилл?), который, между прочим, сказал о том, что он в детстве был тимуровцем, и что движение тимуровцев прививало детям доброту и уважительное отношение к старшим. И не только тимуровское движение, пионерские заповеди целиком соотносились с христианскими, если их принять за образец. Тимуровские (пионерские) заповеди отличаются от религиозных только одним единственным пунктом: религиозная заповедь призывает быть верным в служении Богу, а пионерская – быть верным в служении Народу.

 Другим образцом было рыцарство – мальчишки во все времена дерутся, так у нас было непреложными правилами: лежащего не бьют, драка только до первой крови (нос расквасить), но у нас во дворе чаще и по лицу договаривались не бить, чтобы не привлекать внимания взрослых.

Просвещением занималась не только школа. Были в Ленинграде дворцы Просвещения. Большой Дворец Пионеров в Аничковом дворце на углу Фонтанки и Невского я посетил со школьной экскурсией один раз (Лахта считалась пригородом), а вот в Доме науки и техники в каком-то дворце на берегу Невы, куда вход был свободным, я был несколько раз. Он был больше науки, чем техники. Из Дома науки и техники у меня остались в памяти демонстрация экспериментов со светом и диорамы геологической и биологической истории земли. Всё-таки, здорово, что дворцы аристократии превращали во дворцы науки и культуры, в дома отдыха.

В познании техники громадную роль сыграли выставки вооружений на Кировских островах, устраиваемые ко дню военно-морского флота, которые сопровождались простейшей демонстрацией некоторых видов вооружения в действии.

На берегу стояли корабельные пушки почти всех калибров от 45мм. до 300мм. К любой можно было подойти открыть и закрыть затвор и щёлкнуть спусковым механизмом. Небольшой калибр – до 150мм. можно было, вращая ручки, “понаводить”, можно было зайти в рубку подводной лодки и, управляя перископом, посмотреть куда захочешь. Время от времени запускали двигатель торпеды.

Там же, ко дню военно-воздушного флота, выставлялись натуральные авиационные двигатели в разрезе, и приставленный к двигателю объясняющий любому ребенку давал достаточно подробные, но понятные с учётом возраста, объяснения. И делалось это доброжелательно, с искренним желанием объяснить, растолковать, чтобы мальчишка понял, в меру своих возможностей, как устроен двигатель.

Надо сказать, что с вооружениями я был знаком из учебника военного дела, по которому учились в институте тётя Геня и тётя Яня, так что выставки были как бы иллюстрацией к этому учебнику. Не знаю, читали ли они эти учебники, а я прочитал.

После войны и особенно в шестидесятые годы неоднократно в печати приводились доводы о необходимости восстановления Дома науки и техники для детворы, но дворец уже заняла бюрократия, и любые доводы были бессильны.

Я по рождению «инженер-изобретатель». Именно так я говорил в детстве, когда взрослые спрашивали меня, кем я буду, а взрослые любят задавать такие вопросы.

Кстати, хотя у меня штук двадцать авторских свидетельств и есть значок “Изобретатель СССР”, я так и не сделал изобретения «мирового» значения. Мои “изобретения” меня не кормили.

Сколько я себя помню – я всегда изобретал в основном перед сном, лёжа в постели.

В детстве я мысленно конструировал самолёт. Я не помню, в чём была изюминка, а скорее и ни в чём – просто я пытался представить, как устроен самолёт, в очень, очень раннем детстве, потому что я помню то забавное затруднение, которое я тогда в своей конструкции преодолевал. Для того чтобы самолёт мог поворачивать, я не додумался до руля. Я крылья с мотором соединил с фюзеляжем через шарнир и поворачивал мотор с крыльями в ту сторону, куда надо было лететь.

Моё затруднение не было таким уж простым. Человечество несколько тысячелетий управляло парусными кораблями веслами – на больших кораблях несколькими, прежде чем придумало, уже в средние века, руль! Аборигены Америки за многие тысячелетия так и не придумали колеса, хотя были уже и государства, и письменность, и земледелие и войны.

Мне очень хотелось приделать к мотоциклу поплавки, чтобы мотоцикл мог съехать с берега в воду и плыть по воде.

Примерно в то время, когда дядя Вячик ехал на велосипеде в колоне физкультурников, мне в руки попались “ходики” (часы с маятником и гирей) – я был потрясен громадным передаточным отношением в шестеренках – от шестеренки с гирей к стрелкам. Я ощутил, что к большому колесу надо приложить очень большое усилие, но зато маленькое колесо вращается с бешеной скоростью. Я размечтался: «передаточное отношение от педали к колесу сделано на велосипеде такое большое, что мне приходится со всей силы давить на педаль. Но зато я с такой скоростью проношусь мимо трибуны во время демонстрации на площади Урицкого, что на трибуне не успевают на велосипедисте остановить взгляд – только всеобщее удивление, восхищение и, естественно, те блага, которыми осыпались известные люди».

Об этом своём ночном изобретении я вспомнил в шестом классе на уроке физики замечательного школьного учителя. Иллюстрируя закон: выиграешь в скорости – потеряешь в силе, он рассказывал о бывшем с ним в жизни случае. Учитель во время разрухи был сельским почтальоном и ездил на велосипеде. Догнал он как-то другого почтальона, который позавидовал большой скорости, которую развивал учитель на своем велосипеде, и предложил ради смеха поменяться машинами:

 - У тебя видать велосипед получше, давай поменяемся, – а учитель, к удивлению предложившего обмен, согласился.

- Ездить надо уметь, – слукавил учитель.

Тот, кто предложил обмен, на первом же подъёме горько сожалел о своём решении. Велосипед ему пришлось вести руками, а учитель, вначале отставший, догнал его и, перегнав, не спеша поехал дальше (переключателя скоростей на велосипеде тогда еще не было). Рассказывая об упругости, учитель сказал, что ему, в годы лихолетья, пришлось чистить высокую кирпичную заводскую трубу, и он был поражен, как сильно во время ветра колышется ее верхний конец.