Гамбургский дневник - 29

 16.07.00. С утра Скодды пригласили нас поехать вместе с ними в церковь св. Михаила (лютеранскую) на воскресную службу. Для них это праздничное событие: оба взволнованы и одеты празднично.

 При входе в церковь всем входящим раздают книжки с текстами и даже нотами песен и текстами молитв, а также маленькую брошюрку с «распорядком дня» на сегодня. Высоко на стене висит табло, где также указаны номера тех псалмов, которые надо будет пропеть: каждый прихожанин должен будет открывать свою книжку на указанной странице и участвовать в общем деле. Я книжку не взял, предполагая, что они не догадались к моему приходу изготовить таковую на русском (или хотя бы на английском) языке. Потом я однако забеспокоился, предположив, что при выходе они потребуют возврата книжек и могут заподозрить меня в том, что я свою утаил. Когда я высказал эти опасения Хильде, она долго смеялась.

 Прихожане проходят на выбранное место (зал заполнен примерно на треть, и свободных скамей много), затем минуту стоят, опустив смиренно голову и что-то шепча, затем садятся. Во время богослужения слушают проповедь, хором говорят слова молитвы, хором поют. Основная часть этих действий производится сидя, но изредка прихожане встают. Мне объяснили, что вставать следует только в тех местах службы, где обращаются к Богу непосредственно, а не через священника. Был еще и вставной фрагмент: привели человек 15-20 ребятишек лет по восемь, и они хором что-то тоже пели.

 Акустика в зале прекрасная (кстати, церковь подрабатывает, сдавая иногда зал для исполнения светских концертов, и тогда бывают заняты и хоры и галерея свободные сегодня).

 Рядом со мной сидит девушка лет 15-16. Когда начали петь, она, увидев, что я без книжки, с трогательной и милой заботливостью подвинула свою так, чтобы и я мог видеть напечатанный в ней текст. Когда я жестами и несколькими английскими словами, известными ей, объяснил ей, что воспользоваться ее заботой не смогу, она, с улыбкой кивнув, убрала книжку обратно. Когда начали петь, я обнаружил, что у девочки блестящий слух и очень чистый и приятный голос, и слушал я ее с удовольствием.

 О содержании проповеди мне потом рассказали. Пастор говорил о современной жизни, о проблемах, возникающих с детьми и их воспитанием, о течениях типа коммунистических, неонацистских и пр. Потом призвал всех, чтобы люди любили друг друга, были друзьями, и все сразу начали, приветливо улыбаясь, пожимать руки всем, сидящим поблизости, и вообще тем, до кого могли дотянуться.

 Я не религиозен, я из тех, кому с детства вбивали в голову, что религия – это опиум для народа, массовый обман и тому подобное. Но я думаю, что, если церковь использует свое влияние для того, чтобы внушать людям идеи добра, чтобы морально поддерживать этих людей, обсуждая с ними их общие трудности и превращая эти трудности из личной трагедии каждого в проблему, общую для всех, то за такую церковь я голосую обеими руками.

 После церкви небольшая прогулка в районе порта и пассажирской пристани. Затем возвращение домой, ланч, отдых, кофе, музыка и вечером обед; к обеду ждут в гости семью Хофц (мы с ними уж знакомы по прошлому визиту в Германию; надеюсь, за три минувших года они не забыли русский язык).

 Они пришли, и приняли их, как мне кажется, с почетом. Дело в том что, по моим впечатлениям, здесь принято приглашать просто на чашку кофе. То есть семья торопливо втихомолку обедает сама, а к приходу гостей посуда уже убрана, и на стол подают кофе, печенье или торт и иногда орехи. Но чету Хофц пригласили именно к обеду.

 Кстати, несколько любопытных наблюдений относительно еды ( любопытных потому что здесь это не так, как у нас). Если подают вино, то на столе не маленькие рюмочки, а довольно большие рюмки или бокалы. Наливают сравнительно много. Поднимают бокалы, смотрят друг на друга и говорят что-нибудь вроде «прозит» (ваше здоровье), не чокаются и отпивают маленькими глоточками совсем немного. Потом в процессе беседы много раз понемножечку с большими перерывами прикладываются к бокалам: иногда, так же, как и в первом тосте, «организованно» (т.е. вместе), а иногда в индивидуальном порядке. Едят обычно без хлеба, но, если его поддают, то, сделав бутерброды, не берут их руками, а орудуют ножом и вилкой, как с куском мяса. Оставлять недоеденную еду на тарелке, как это любят по-барски делать у нас, здесь не принято. В тарелку накладывают обычно заведомо маленькую порцию и, съев ее, берут добавку (иногда и пару раз). Хозяева демонстрируют свое радушие не тем, что наваливают гостю полную тарелку с верхом, а тем, что на столе стоит блюдо с пищей и из него можно брать добавку. А если гостю хочется демонстрировать сытость, то он не оставляет в тарелке надкусанный испорченный продукт (ни себе, ни людям), а просто отказывается от добавки.

 Итак, пришли Хофцы. Очень мило подарили нам с Тюлом какие-то сувенирчики (какие, мы еще не посмотрели, но уже пожалели, что не догадались привезти ничего им – хорошо, хоть скоддовским детям что-то привезли).

 Они уже немолоды: ему 74, ей 76, т.е. она немного старше, но (да простят мне эту бестактность) умнее его намного. Последний раз они говорили по-русски (не между собой) три года назад – в наш предыдущий приезд – с нами. Отсутствие практики сказалось: сегодня они говорят заметно хуже.

 Предполагавшаяся многоязыковая всеобъемлющая беседа не получилась. Поговорив немножко с нами и получив немного информации, выходящей за рамки того, к чему они привыкли, они изумились, обалдели от этого шока и возбудились настолько, что еще долго-долго тараторили со Скоддами по-немецки, переживая и пережевывая услышанное. Потом, когда, наконец, познанное улеглось в их сознании, они вспомнили о нас, снова заговорили с нами по-русски, расспрашивали о чем-то еще и… все повторялось сначала. И так было практически весь вечер.

 Ушли они поздно (просидели с 1900 до начала первого). Скодды устали, а на Тюла дже смотреть было жалко. Но она мужественно держалась и даже ни разу не зевнула от усталости и не поморщилась от боли в своих незаживающих абсцессах.

 Хотя я и попытался немного поиронизировать, описывая их визит, визит и общение на самом деле оставили очень приятное впечатление. Но и ощущение неудовлетворенности лично у меня тоже осталось, потому что обсудить что-то глубоко в недлинной беседе вшестером невозможно: разговор неминуемо все время уходит куда-нибудь в сторону, и никому из беседующих никогда не удается высказаться до конца, потому что его обязательно перебьют. В компании внимание не может концентрироваться на одном и том же человеке достаточно долго (если, разумеется, это равноправная беседа, а не рассказ или доклад). А когда разговор ведется на нескольких языках, все сказанное еще быстрее распыляется.

 После ухода Хофцев сделал перевязку Тюлу, записал эти страницы и, отчаянно зевая (уже поздно), отправился спать.