Так вот, в Шатках я, вопреки тогдашним строгим правилам, пошла в школу в неполные семь лет. Мать плакала, когда увидела, в какой я буду учиться школе. В огромных коридорах ковровые дорожки, пальмы, просторные классы, огромный спортзал. Отец тоже заметно волновался. Причину их состояния я поняла позже: отец и мать вспомнили свою сельскую школу, а я после демобилизации отца и переезда его в Золотоношу, после прежнего великолепия, тоже училась в маленькой хатке – русской школе № 1. В чернильницах, вделанных в парты, замерзали чернила, зимой мы часто сидели в пальто, пока нагревалась печка. Занятия были в две смены, и во вторую смену возвращались в полнейшей темноте, хотя и без чувства страха, такие были безопасные времена. Коридор школы подпирал столб, вокруг которого девочки ходили под ручку, или с мальчиками и пионервожатой играли «в ручеек». В углу огромного коридора на табуретки ставилось ведро с водой и кружкой, прикрепленной к ведру цепочкой. Вопреки всем санитарным правилам и нормам пили из одной кружки, поэтому болели ангиной дружно, всем классом, и частенько зимой школа закрывалась…
Моей первой учительницей в Шатках была Нина Михайловна – удивительная женщина. Задолго до Сухомлинского она старалась проводить уроки, если позволяла погода, в близлежащем лесу. И каждое слово до сих пор отзывается во мне эхом бесконечной доброты, преданности. Жаль, что при переезде пропала, подаренная ею за отличные успехи и примерное поведение, книга С.Я.Маршака «Стихи, пьесы, загадки»… Запомнились уроки рисования. До них мне и в голову не приходило, что можно что-то изобразить самостоятельно. И первый мой рисунок, мальчик, сидящий на берегу реки с удочкой, был удивительно хорош, и как будто не я водила карандашами. И с тех пор я пристрастилась к этому занятию, делала стенгазеты, рисовала Моцарта, который был торжественно обрамлен в рамку и повешен над моим пианино. К приезду кубинцев в Золотоношу нарисовала Фиделя Кастро. Почему-то нарисовала маму, а не отца, о чем до сих пор жалею. Последний всплеск моего творчества выразился в оформлении детской комнаты моей единственной дочки Наташеньки. Над ее кроваткой, за неимением ковра, я нарисовала огромную лапу сосны, на ней спит Диснеевский мишка в униформе, над ним светит ярко-желтая луна, а под всем этим великолепием, взявшись за руки, тихонько крадутся все Диснеевские герои, Белоснежка и семь гномов, Бэмби, Пиноккио…Напротив нашего супружеского ложа, которое было в той же детской и взрослой одновременно, вся стена была заполнена сказочными персонажами, от Емели со щукой, до Карлсона, летящего над разноцветными крышами Стокгольма, и до Иванушки, прыгающего на Коньке-Горбунке к окну терема, в котором вовремя появилась Елена Прекрасная. На двери мирно спал бегемот, формами напоминающий меня после родов, он спал под пальмой, но по брюхо в воде, в которой плавали удивительной красоты рыбки и прозрачные медузы. Примостившаяся сбоку бабочка нежно обмахивала этого лентяя листиком диковинного растения. Потом были рисунки на окнах под Новый год: бесчисленные Деды Морозы, Снегурочки и лесные обитатели. Часто, когда я возвращалась вечером домой, я заставала под окнами соседей, которые подняв головы и разинув рот, смотрели на мои художества.
