Выехав из Москвы в 11 час. утра в субботу 20 октября, я в воскресенье 21-го, утром, в 9 часов, подъехал к Николаевскому вокзалу. Тут получив мой багаж, я на извозчике поехал отыскивать квартиру брата Михаила Михайловича. Теперь в точности тогдашнего адреса его не помню, помню только, что он жил по Екатерининскому каналу между (т. е. вблизи) Демидовым и Столярным переулками. Там были и квартира и фабрика его. Подъехав к отыскиваемому дому и взяв No билета извозчика, я все вещи оставил у него, а сам поднялся по парадной лестнице к квартире, занимаемой братом. Звоню. Открывает дверь сам брат Миша и сквозь очки, своими близорукими глазами, всматриваясь в меня, спрашивает: "Что вам угодно?"... Я немного погодя разразился: "Так вот как принимают после 7-летней разлуки провинциального брата столичные братья?!" -- "Брат, Андрюша!.. Тебя ли я вижу, голубчик мой!" Тут начались обниманья и целованья. Прибежала жена его Эмилия Федоровна и на своем ломаном русском языке тоже начала удивляться моему неожиданному появлению: обступила детвора. Одним словом, я как снег свалился на голову! Сейчас же внесли мои вещи, и я водворился. Брат познакомил меня со своими детьми. Семейство брата состояло в то время из 4-х детей: первых троих я уже знал, а именно 1) сын Федя, тогда юноша лет 15-ти, а теперь (т. е. в 1895 году) Федор Михайлович, учитель музыки в Саратове; где имеет свое маленькое училище или школу музыки; 2) дочка Маша, тогда девочка лет 12-ти, впоследствии была замужем за ректором С-Петербургского университета Мих. Иван. Владиславлевым, а ныне уже умершая; 3) сын Миша, мальчик лет 8-ми, которого я, выезжая из Петербурга в 1849 году, оставил еще грудным ребенком. Впоследствии он очень рано женился и вообще вышел неудачным, а в конце жизни даже алкоголиком; не знаю, жив ли он теперь; 4) и наконец, дочь Катя, тогда девочка трех лет, родилась в декабре 1853 года. Ныне состоит в гражданском браке с профессором В. А Манасеиным.
Я всегда думал, думаю и буду думать, что мы все, Достоевские и урожденные Достоевские, крайне виноваты перед этой милой, доброй и симпатичной нашей родственницей! Она, конечно, в своем анормальном положении стеснялась поддерживать с нами родственные сношения, а мы?!. Мы отвернулись от нее как от прокаженной! Отвернулись все, начиная с главы фамилии Ф. М. Достоевского, который при всем своем уме и гениальности сильно ошибался в своих на это воззрениях. Отвернулась и родная сестра, вероятно, по совету своего мужа-философа ... а за ними отвернулись и все остальные родственники!.. и оставили ее одну, одну с своим избранным, которому она верна вот уже почти 20 лет. Почему же?.. За что?.. Она, видите ли, положила пятно на фамилию! Че-ем? Мы для того только, чтобы показаться прогрессистами, восхваляем публично обычаи Запада, преклоняемся перед гражданскими их установлениями... нервно следим за законопроектом в Австро-Венгрии по введению в стране того же гражданского брака... а у себя не смеем допустить единственного случая подобного брака, состоявшегося по необходимости, так как они не могут освятить (не говорю закрепить, он и так оказался крепким) его таинством, то есть церковным браком! А отчего?
-- Да помилуйте, как представить ее обществу?.. Да она, может быть, и не допустила бы себя до того, чтобы ее представляли обществу! Значит, все сводится к тому, что:
Ах, Боже мой! что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!..
-- Нет, не к этому одному, помилуйте... у нас дети, какой пример!..
Вздор, вздор и вздор!.. Дети малолетние не должны и рассуждать об этом, а дети мало-мальски подрастающие, по мере своего подрастания, должны становиться в уровень с высотою воззрения своих родителей!.. И благо детям, ежели отчие воззрения сделают их действительными людьми, а не автоматами только!
Я тоже виноват!.. я не оправдываю себя... хотя и скажу, что всякий свой приезд в Петербург, в особенности тогда, когда со смертью брата Федора Михайловича я сделался старшим в роде, -- я каждый раз помышлял о сближении своем с племянницею; но меня всегда отдаляла от этого мысль, что подумают, что я сделал сближение это в расчете на внимание профессора к моему сыну, которому предстояли экзамены сперва выпускные, а затем докторские... Знаю, что и это соображение попахивает княгинею Марьей Алексевной... но тут я держался соображения этого потому, что был причастен к этому не один я, но и сын мой. А впоследствии было как будто бы и поздно, но я горько сожалею, что не сделал этого сближения в последнее пребывание в Петербурге в октябре и ноябре 1892 г. И ежели бы мне каким-либо чудом пришлось еще раз побывать в Петербурге... то я непременно исполнил бы это свое давнишнее желание и сблизился бы, надеюсь, с дочерью моего покойного брата!
Но я отдалился от своего повествования, буду продолжать его.
Когда улеглись первые порывы чувств, вызванные неожиданным свиданием, мы с братом, напившись кофе, отправились в то же утро в сестре Саше в Павловский кадетский корпус на Обуховский проспект (близ строительного училища). Сестра Саша едва узнала меня, да и немудрено, я ее знал ребенком, а когда виделся в последний раз в Москве в 1849 году, почти мельком, так как она была все время в пансионе, то она была еще девочкой 14 лет. Муж ее, Николай Иванович Голеновский, понравился мне с первого взгляда. Это, действительно, как и оказалось впоследствии, был добрейший и благороднейший человек. У них была уже годовалая дочка Машенька (ныне Мария Николаевна Ставровская). И у них, как говорил брат Михаил Михайлович, по части любви обстояло все благополучно!.. У них мы посидели часов до двух дня и позавтракали. Брат, уходя вместе со мною от них, пригласил их к себе нынче же на вечер, который он давал в честь моего приезда, как он говорил. День затем прошел незаметно у брата Михаила Михайловича, а вечер удался хоть куда. Кроме Голеновских было еще два-три дома близких знакомых. Конечно, играли в карты, и вечер прошел очень оживленно.
Свободное копирование
