Проснувшись на другой день, я долгое время не мог сообразить, где я. Наконец, припомнил все и покорился своей участи. Благовест церковного колокола в очень близком расстоянии, сперва к утрене, а затем и к ранней обедне; почти ежеминутный бой башенных часов с музыкальным наигрыванием, через каждые четверть часа -- заставили меня догадаться, что я нахожусь в Петропавловской крепости, в одном из ее казематов. Встав с койки, я начал подробно осматривать свой каземат под No 1. Оказалось, что это довольно большая и слишком высокая комната, покрытая сводом. Все стены были сырые, и чувствовался холод, проникавший до самых костей. Я все время не снимал теплой своей шинели, в которой и спал. На стенах ясно обозначались различные свежие царапины. Вероятно, незадолго перед ожиданием новых жильцов, соскабливали различные надписи, сделанные прежними жильцами. Окно было одно; но просвет его начинался так высоко от полу, что, встав на амбразурный уступ (аршина полтора от полу), нельзя было достать до подоконника, а следовательно, ничего нельзя было и видеть. Полы, вероятно, были когда-то кирпичные, но от времени все выбились.
Было воскресенье. Часу в 9 утра со стуком отворились двери, и вошел комендант крепости генерал Набоков со свитою плац-адъютантов и других офицеров. Осмотрев помещение, он проговорил:
-- Да, здесь нехорошо, очень нехорошо, надо торопиться... надо сильно торопиться!
После мне объяснили, что слова "надо торопиться" относились к тому, что надо скорей отделывать новые временные казематы.
Я, не упуская первого случая, обратился к генералу и просил объяснить мне, за что я арестован. Набоков нахмурился и очень мрачно проговорил: "Это вы должны сами лучше меня знать. Но, впрочем, при первом допросе вам это объявится".
И вот потекла моя жизнь изо дня в день в ничегонеделании. Ни книг, ни бумаги, ничего не было!.. Оставалось только мечтать и обдумывать, что может случиться вперед. Единственное занятие, которое я выдумал для себя, состояло в том, что, вставши с койки, я начинал ходить, считая вслух свои шаги, и, насчитав их 1000, садился на койку отдыхать. Потом начинал снова то же занятие. Этим я немного отгонял от головы мрачные мысли.
В первый же день моего заключения мне объявил плац-майор, что я могу иметь за свои деньги два раза в день чай.
-- А курить здесь можно? -- спросил я.
-- Сколько угодно.
Узнав это, я попросил плац-майора распорядиться покупкою мне табаку, сигар и спичек, а равно и чубук с 2, 3 трубками, (папирос тогда еще в продаже не имелось), на что и вручил ему имевшийся у меня весь свой капитал до 2 рублей.
-- На все? -- спросил он.
-- На все, -- отвечал я, алчно помышляя о первой трубке. И вот через несколько времени мне принесли курево, со всеми принадлежностями... но, ужас, табак был в 30 коп. фунт, а сигары по 7 1/2 коп. десяток. Когда я заявил, что нельзя ли переменить купленный товар на лучший, то старый служитель, исполнявший эту порученность, внушительно проговорил:
-- Ничего, господин, привыкнете и к этому, зато на дольше хватит... Ведь неизвестно, как долго вы здесь пробудете!
Я подумал, согласился с его доводами и оставил купленное. Таким образом я был обеспечен большим запасом худого курева; но зато лишился возможности, хотя изредка, выпить стакан горячего чаю.
Свободное копирование
