Я заношу все эти мелочи в свои беспорядочные воспоминания об Антоне Павловиче, потому что у таких, как он, каждая фраза, строка письма, носит на себе отражение его самого. Эти крупицы -- как жемчужная россыпь, ее надо собирать, не пропуская ни одного зерна. Солнце его таланта горело, как в росинках, в кажущихся незначительными встречах, случайно оброненных фразах, мимоходом брошенных сравнениях. Хотя, принимаясь писать, он -- не на первых порах, а впоследствии -- и свой смех, и шутку облекал в трагические краски. Точно ожидание близкой смерти бросало свою траурную тень, как громадное черное крыло, на этого часто по-детски веселого человека. Мне мой брат Владимир -- создатель Московского художественного театра -- рассказывал:
-- Чехов все грозился: "Слушайте же... Я, ей-Богу, напишу фарс"... Или: "Ужасно тянет меня на фарс... Вот увидите... В следующий раз приеду в Москву и привезу фарс... да еще какой! Вся публика хохотать будет". Написал, приехал и привез... "Вишневый сад".
Повторяю, Антон Павлович любил шутку и понимал ее.
Если бы не вечная забота о своем здоровье -- этот живописец потемок и хмурых людей был бы одним из самых жизнерадостных наших товарищей. Я помню, в той же Ницце, "Пробирная палатка" (культяпка тож) надоела нам всем до одури. Мы не знали, куда от нее деваться: двуногая пошлость совалась под нос всюду. Одно только нас утешало: это его духовное сходство с Кузьмой Прутковым. В этом авторе бессмертных афоризмов братья Жемчужниковы угадали культяпку. К ниццской аристократии того времени принадлежала семья Арнольди, богатых людей, у которых на четвергах бывал весь fine fleur {Избранная часть какого-либо общества (фр.).} этого интернационального гнезда. Тут мешались в одну пестрядь и великие князья, и прелаты, и французская знать, и американские выскочки-миллиардеры, и выдающиеся писатели, художники. Рядом с таким популярным ученым, как профессор Макс. Макс. Ковалевский, протискивался нашумевший о себе прощелыга с громким, заимствованным у предков именем, английская леди и нью-йоркская прачка, вышедшая замуж за свиновода из Чикаго. Президент республики, посещая это райское поморье южной Франции, не забывал хоть на четверть часа показаться на five-o-clock tea {Файф-о-клок (англ.); чаепитие между вторым завтраком (ленчем) и обедом, принятое в Англии и США.} у "Василисы". Мы звали так хозяйку великолепной виллы Арнольди, написавшую и издавшую в Париже под этим заголовком на французском языке недурный роман из модной тогда русской жизни. Милая семья соотечественников отличалась этим маленьким недостатком. Все мало-мальски заметное должно было непременно украсить салон "Василисы".
Супруги Арнольди считали себя несчастными, если кто-нибудь избегал этой общеобязательной повинности.
Василиса в таком случае отряжала непременно мужа на охоту за редким экземпляром, появившимся в местной светской фауне, и тот не успокаивался, пока не подавал его -- на ближайшем четверге, под надлежащим гарниром.
Парижские знаменитости в таких случаях являлись столь ослепительными павлинами, что рядом с ними совершенно терялись скромные птицы нашего отечественного курятника. Я помню, каким маленьким казался тут Алексей Николаевич Плещеев, бок о бок с необычайно встопорщившимся и всех обдававшим мыльною пеною своего мирового величия Викториеном Сарду. Его только Григорович сумел поставить на свое место удачною шуткой, в которой самомненный французский драматург почувствовал силу не по плечу.
Но это случилось потому, что Григорович -- сам сын матери француженки -- умел по-тамошнему чудесно пускать пыль в глаза и не позволял наступать себе на ногу никому, кроме... их высочеств!
Разумеется, появление Чехова в Ницце -- взволновало маленький муравейник Василисы.
На первом же четверге она прижала меня к стене.
-- Это тот самый?
-- ?
-- Ну, которого переводят теперь французы?
-- Да.
-- Настоящий?
-- Чего настоящее быть не может. 96-й пробы, с ручательством на три года.
-- Вы все смеетесь. Почему же его до сих пор здесь нет?
-- Он нигде не бывает.
-- Да, но у меня все!
По ее мнению, весь мир сосредоточивался в ее салоне, остального не существовало!
-- Он, верно, мрачный ипохондрик?
-- Слава Богу, нет. Очень веселый и милый человек.
-- Тогда я ничего не понимаю... Привезите его ко мне pour faire sa connaissance! {Чтобы познакомиться (фр.).}
-- He поедет.
-- Как же это так? Им заинтересован даже августейший.
-- ?
-- Михаил Михайлович.
-- Да какое дело Чехову до него?
-- Значит, он нигилист. Неужели из тех, что с револьверами в карманах ходят?
Я расхохотался.
-- Ну, вот видите, сами смеетесь, значит, нет. Так почему же? Черт меня дернул сказать: "Чехов привык, чтобы к нему ездили!"
И старого Арнольди Василиса немедленно командировала вниз в город (их вилла была на горе Montborron) во что бы то ни стало найти, добыть и привезти к ней нашего писателя. А собравшейся на этот четверг публике было объявлено: в следующий -- у нас будет наша национальная слава, знаменитый Antoin de Tchekoff, писатель...
-- Вроде кого? -- заинтересовалась леди Грей, слывшая здесь за esprit fort {Вольнодумку (фр.).} и знавшая весь Олимп Англии и Франции.
-- Вроде... вроде... Мопассана double de votre Thackeray {Двойника вашего Теккерея (фр.).}.
-- Ao!..
Это стало понятно и успокоило всех.
Дать имя -- достаточно. Никаких других определений не надо было. Вечером мы с Чеховым до истерики хохотали над этою литературною характеристикой Мопассана, подбитого автором "Пендениссов".
-- Как это тонко! -- восхищалась леди Грей... -- Только вы можете так в двух словах.
Василиса благосклонно улыбалась, принимая поздравления.
-- Где его можно застать на нейтральной почве? -- пристал ко мне Арнольди.
-- Позовите его к себе. Он когда у вас бывает?
-- Больше по ночам.
-- По ночам я сплю! -- обиделся старик. -- Поймите же. Он приезжий. Неловко же мне к нему первому. Есть известные правила.
-- Да, но что же с ним поделаешь? Он, вообще, оригинал.
-- А, ну это другое дело.
Дать кличку -- значит успокоить все сомнения.
Оригиналу, раз я признан таким, можно то, чего никому другому нельзя. И в то же время у оригинала все признается особенным. Даже если он вынет носовой платок, высморкается в него и положит обратно.
И Арнольди подъехал в "одно прекраснее утро", в своем великолепном ландо с еще более великолепным ливрейным лакеем, к нашему скромному пансиону и, не застав ни Чехова, ни меня, оставил нам карточки.
Старая лиса нашлась pour sauver les apparences {Для соблюдения приличий (фр.).}. Он же был у своего старого знакомого, у меня, и, мимоходом, кстати, оставил карточку и Чехову.
Вернувшись, мы нашли у себя обе карточки.
Чехова даже перекосило.
-- Слушайте же... Не хочу я знакомиться с ними, чтобы Василиса меня под разными соусами подавала знатным обоего пола персонам.
-- Не избежите...
-- А вон увидим.
В этот день мы особенно были злы на пробирную палатку. Надоел он нам до отчаяния. Вздумал читать свои сочинения о пробирной палатке и давал Чехову тему для рассказа.
Сошли к портье.
-- Это карточка не ко мне.
-- Excusez {Извините (фр.).}, в ландо... С ливрейным лакеем. Un vieux monsieur tres chique! {Старый господин весьма пожеванный (фр.).}
-- Знаю, знаю: et bien propre! {Весьма опрятный (фр.).}
-- Voila! {Вот-вот! (Фр.)}
-- Это не ко мне. Может быть, к знаменитому государственному советнику (conseilleur d'Etat), почем я знаю... Им все гранддюки {Великосветские (от фр. grand duc: великий герцог).} интересуются.
Француз сделал благоговейное лицо: il n'y a que les russes! {Он не был русским! (Фр.)} и, точно боясь обжечься, взял карточку Арнольди. Мы потом только узнали, что он, ничего не сумняшеся, опустил ее в ящичек культяпкин. Лохматая коряга, щеголявшая в куцем пиджаке (я ведь здесь инкогнито -- намек на вицмундир), с точным на бортах и лацканах меню всего съеденного за неделю, изумилась.
-- Это что за Арнольди? С какой стати он оказывает мне знаки почтения?
-- Как же вы не знаете? Там постоянно бывают великие князья... Он и к вам, как к высокопоставленному.
-- У него президенты и днюют и ночуют, -- вставил невинно Антон Павлович: -- ведь вот какой: мне он, небось, не сделал визита... Слушайте же -- ну, прочел ваше имя в "Petit Nicois" parmi Ies etrangers celebres {В "Маленькой Ницце" в числе знатных иностранцев (фр.).} и поспешил.
-- В ландо и с ливрейным лакеем.
-- Да!.. Ну, я теперь понимаю. А то как хотите, странно!
-- Ведь не каждый же день государственные советники в Ниццу попадают.
-- Поезжайте к нему непременно в четверг, часа в четыре.
-- Пожалуй... Знаете, все-таки это с его стороны любезно.
-- Ну, и великим князьям будет приятно узнать: есть-де в Ницце шеф пробирной палатки, имярек. И царю в Питер напишут: "Видели-де здесь такого-то". Приятно быть, черт возьми, сановником.
-- Ну, уж вы... -- разнеживалась культяпка, не замечая гоголевских цитат.
-- Смотришь, приглашение ко двору на малые вечера...
-- А оттуда и в министры рукой подать. А из министров в графское Российской Империи достоинство!
Пробирная палатка вздулась, как гуттаперчевый шар, и, уходя, подала нам с Чеховым -- два пальца.
Можете себе представить, какое впечатление культяпка произвел в роковой четверг на fine fleur {Избранная часть какого-либо общества (фр.).} европейской колонии у Арнольди с герцогинею Соммерсет, леди Грей, Вандербильтом и велик, кн. Владимиром Александровичем. При появлении в дверях этого ощетинившегося сапога из пробирной палатки сначала все онемели, особенно, когда, хорошо наставленный нами, он начал подходить поочередно к рукам всех дам. Как в первых домах.
На другой день пробирная палатка явилась к табльдоту мрачнее ночи.
Весь дыбом. Дикобраз дикобразом. С какой стороны ни подступи -- наколешься.
-- Ну что, пили чай с великим князем? -- завистливо спрашивает Чехов.
-- Нда... -- неопределенно промычал государственный советник. -- Чай!
-- Правда, гостеприимный дом?
Пробирная палатка только засопела, как тюлень из воды.
Через день встречаю на Promenade des Anglais Арнольди.
-- Ну, знаете, и хамы завелись в Ницце.
-- А что?
-- Можете себе представить. В четверг у нас. Является какое-то неряшливое чудо костромских лесов... днем во фраке и ордена! И первым делом с левого фланга всем дамам не представленные руки целует. Жена (Василиса) чуть не в обмороке. Вошла горничная Франсуаз -- он и ей чмок. Я его поймал за жабры и к себе в кабинет, а оттуда другим ходом выпроводил. Его Высочество, слава Богу, нашел это забавным и поэтому мы долго смеялись потом... Я вас спрашиваю, что это такое? А ваш Чехов так у меня и не был!
И потом уже я слышал установившееся о нем в этих кругах Ниццы:
-- Да, это большой талант, почти гений, но как человек, он tres mal eleve! {Весьма плохой ученик (фр.).}
