Школа - 2

ШКОЛА – это прежде всего учителя. Я опишу тех, кто мне больше всего запомнился за годы учебы по отдельным поступкам или особенностям характера, или отношением к учениками. О первой своей учительнице, Анастасии Игнатьевне, я уже упоминал. Она мне очень нравилась. К сожалению, тогда так было заведено, что в начальной школе каждый год менялся учитель. Не запомнились учителя ни во втором, ни в третьем классах. Видимо, не было в них чего-то необычного, интересного, впечатляющего, чтобы навсегда остаться в памяти. В четвертом классе меня учила моя мама. Скидок мне не было – это точно. Так что приходилось стараться по мере сил и способностей. По результатам то ли полугодия, то ли всего учебного года мне дали премию – отрез материи на рубашку. Кстати, тогда в стране было обязательное начальное образование, и четвертый класс был выпускным. А посему мы сдавали экзамены по нескольким предметам, в том числе естествознание, история. Так вот, моему дружку Вовке Шишкину по истории достался вопрос о русско-японской войне 1905 года. Он сказал, что царское правительство надеялось «закидать шапками» Японию, чем привел в восторг директора школы, присутствовавшего на экзамене. После этого он страшно гордился заслуженной пятеркой. Начиная с пятого класса, к нам стали приходить учителя – предметники. Кого же и за что я запомнил?

МАЛИНИНА Евдокия Дмитриевна – молодая, симпатичная, приехала работать в школу в 1940 году. Меня не учила, лишь в 5 или 6 классах замещала учителя-математика. Будучи на прииске в 1983 году, заходил к ней в гости. Встретила очень гостеприимно и приветливо. Многое вспомнили. Из того, довоенного поколения учителей, она осталась в Херпучах, пожалуй, единственная. Вот что вспоминает о ней Поленова Нина: «Малинина Е.Д. – она была красивой и яркой женщиной. На её уроках была тишина, помогала всем отстающим наводящими вопросами. Не секрет – ругала нас здорово, но меня обходила стороной. Жалела. Узнала, что я занимаюсь рукоделием, пришла к нам домой. Благодаря ей мои работы попали на выставку (в школе организовывали выставки), где я заняла 1-ое место. Хочу заметить, что математика давалась мне с трудом, зато в рукоделии «соображалка работала отлично» (так говорил А.Райкин). О ней, Е.Д., можно говорить много, как и писать. Причем она хорошо шила и вышивала, т.е. «на все руки от скуки». Она – педагог от Бога. Я горжусь ею, так как она одна воспитала троих детей. А потом вышла замуж за Володю Сумарокова и родила еще двоих детей. Сейчас воспитывает внуков».

ЧИПИЗУБОВА Нина Георгиевна по прозвищу «Гилячка» приехала на прииск в 1943 или 1944 году. Первое время она жила у нас, так как мамины родители в молодости были дружны с её родителями, когда вместе жили в селе Михайло-Семеновском на Амуре. Прозвище свое получила оттого, что часто на уроках и у себя дома рассказывала о своей работе на Чукотке, показывала фотографии с раскосыми чукчами. Туда она поехала после окончания «Института народов Севера» в Ленинграде. Почти всю жизнь она прожила одиноко. Лишь под старость лет сошлась с одним пожилым серьезным человеком. Своих детей у неё, естественно, не было, но она всегда растила и воспитывала несколько племянников и племянниц. Общалась с ними строго, требовала порядка и дисциплины в доме. Был на её неухоженной могиле на приисковском кладбище. Вот что пишет о ней Роза Смолякова, окончившая школу в 1950 году: «Хорошо помню Чипизибову Н.Г. Много она с нами занималась, а однажды организовала поездку в г. Хабаровск. Деньги добывали сами. Подготовили концерт и дали его в клубе. Билеты были платные. Мария Капитоновна Мареева научила нас делать мороженное, которое мы делали и продавали. Какое яркое впечатление оставила сама поездки! Сколько было приключений! Сколько души, сколько нерастраченного тепла вложила в нас Нина Георгиевна! Она хорошо относилась ко мне. А я вот уехала и не написала ей ни одного письма. И стыдно мне до сих пор!»…

МАКАРОВ Павел Петрович по прозвищу «Кыл» - спокойный, невозмутимый пожилой холостяк. Невысокого роста с седыми, зализанными на сторону волосами, небольшими усиками. Постоянно ходил в одном и том же «блестящем» костюме – гимнастерка и галифе. Преподавал рисование, и на его уроках можно было делать все что угодно – ходить по классу, громко разговаривать, прикинуться больным и не выполнять задания. Однажды мы его вместе со столом и стулом опутали нитками. Оны пытался со звонком встать, но стол закачался, стул упал, а мы принялись весело хохотать. Пал Петрович молча избавился от ниток, взял тетради, журнал и невозмутимо вышел из класса. Он неизменно писал праздничные лозунги на кумаче, красиво оформлял стенгазеты, наглядную агитацию, отлично рисовал и писал каллиграфическим почерком. Однажды мы с другом случайно побывали в комнате барака, где он жил, и я запомнил красивые пейзажи на стене в небольших рамках. Увидев нашу заинтересованность, сказал, что рисовал сам. В послевоенные годы сошелся с Евсюковой, преподававшей биологию пожилой переселенкой, и они куда-то уехали.

НИКОЛЬСКИЙ Владимир Васильевич по прозвищу «Лопух» - высокий, средних лет мужчина, вел у нас физкультуру и основы военного дела. По-моему, как в одном, так и в другом он мало что знал, особенно в физкультуре. В военные и послевоенные годы основам военной подготовки начинали учить с 5-го класса (готовили будущих защитников Родины), поэтому в школе должен быть соответствующий учитель и кабинет. Что касается кабинета, то он у нас был неплохой. Было там несколько настоящих винтовок – трехлинеек со штыками, после войны появился настоящий автомат ППШ. То и другое с просверленными казенниками. Были противогазы, учебные гранаты разных типов, имитация боевых отравляющих веществ (БОВ), разные стенды, плакаты и т.д. Винтовки и автомат мы разбирали – собирали, учили устройство, назначение деталей, а также эффективно использовали на сцене при постановке пьес на военную тематику. Помню «РВС» по Гайдару, «Сын полка». Еще изучали какие-то уставы, зазубривая их «железные положения», занимались строевой подготовкой, в том числе и с винтовками в руках. У него был некоторый речевой изъян, так, он не выговаривал сочетание букв «дн», а говорил «нн». Например, вместо ладно у него получалось «ланно». Мы его иногда беззлобно передразнивали: «Ланно, ланно. Ни как обинно, как досанно, но все онно – менный ковш удел на нно». Кроме того, он слегка гундосил и на уроке физкультуры, когда командовал: «Упражнение начинай!» нам слышалось «Испражнение начинай!». В физкультуре он было полный профан и ни одного упражнения не мог показать на тех самодельных спортивный снарядах, что были у нас в школе. По характеру он был не злобливый, слегка меланхоличный. В свободное время занимался рыбалкой и охотой. В семейной жизни, по-моему, был несчастлив – у него с женой Гриппой рождались больные дети и быстро умирали.

Немецкий язык вела ЩЕРБАКОВА Александра Степановна, по прозвищу «немка». Смуглая, стройная, симпатичная молодая женщина с решительным, немного властным характером, с хорошим знанием языка и методики его преподавания. Не сказать, что мы её любили, но уважали за справедливость, доброе отношение к нам и общительный характер. Приехала она на прииск вместе с мужем – офицером. Он служил в зоне, в лагере для заключенных, расположенном недалеко от поселка, на Верхнем Хоне. Однако они вскоре разошлись, а на школьном горизонте появился молодой симпатичный учитель, демобилизованный воин ЩЕРБАКОВ Константин Иванович. Что он преподавал, не помню, но мы его полюбили за то, что он мог делать все: играть на баяне, на струнных инструментах, крутить «солнце» на турнике, прекрасно рисовать и красиво писать. При этом был всегда спокоен, доброжелателен и вежлив со всеми. Естественно, спустя некоторое время в школе стала работать учительская семья Щербаковых. Проработали они на прииске много лет и перед тем, как уйти на пенсию, Константин Иванович долго был директором школы. Позднее они переселились в Хабаровск, и приезжая туда в отпуск, я часто заходил к своим уважаемым учителям.

КОКОРИНА Агния Иннокентьевна – ветеран нашей школы, работала в ней, наверное, с 1932, а может и раньше (Виктор Тимофеевич ошибся, школа открылась в 1932 году – А.Щ.) Вела русский язык и литературу в старших классах и была неизменным руководителем школьного драматического кружка. Сколько мы под её руководством ставили пьесы, разыгрывали разные сценки, много выступало чтецов и декламаторов местного уровня. Все участники в её кружке были при деле, все заняты, все в заботах, все волнуются, все бурно радуются успехам и огорчаются при неудачах. Она – душа нашего кружка, организатор и вдохновитель молодых талантов. Конечно, это занятие, увлеченность нас в значительной степени развивала и приобщала к литературе и искусству. По характеру Агния Иннокентьевна была доброй и отзывчивой. Никогда в классе не кричала на лодырей и бездельников, а выговаривая им, призывала к совести и серьезности. В непринужденной обстановке легко улыбалась, была смешливой и веселой, любила петь песни. Помню, лишь однажды она вышла из себя и кричала истерическим голосом. Шел классный час. Нам рассказывали о нашем любимом и мудром вожде Сталине. Неожиданно мой сосед по парте Отчинашев спросил: «Агния Иннокентьевна, а что будет, если умрет Сталин?». Учительница побледнела, глаза расширились, и она что было сил закричала визгливым голосом: «Отчинашев, вон из класса!» Вслед вылетевшему, как пуля, ученику долго неслись угрозы и проклятия. Мы сидели пришибленные от этой неожиданной, страшной мысли, которую никто никогда не высказывал вслух. Агния Иннокентьевна от испуга едва не лишилась сознания. Мы опасались за опального одноклассника, но все обошлось.

В 1947 или 1948 году у неё по доносу арестовали мужа Иннокентия Семеновича, обвинив в краже золота. Он многие годы работал кассиром-приемщиком драгоценного металла. Принимал его от старателей, а также с мест государственной добычи. Высокого роста, всегда серьезен, аккуратен, подтянут, очень скромный в поступках и высказываниях – таким я знал этого человека. Мои родители многие годы дружили с Кокориными, и мне приходилось наблюдать за ними в разных жизненных ситуациях. И вот этот глубоко порядочный человек оказался по приговору суда «злостным расхитителем социалистической собственности». Суд был открытый, проходил в приисковом клубе. Приговор – 30 лет тюрьмы. Позднее, в 1953 году, после смерти Сталина, приговор суда был пересмотрен и, как результат, амнистия. (И потом 10 лет Иннокентий Семенович работал директором клуба и одновременно руководителем хора – А.Щ.) Эту трагедию Агния Иннокентьевна пережила стойко. Оставшись одна, все годы продолжала работать, заниматься драмкружком, продолжала ездить с нами на уборку урожая в подсобные хозяйства, возилась с двоечниками и всегда оставалась такой же общительной, внимательной и доброй, будто и горя у неё никакого нет.

Семьи Кокориных и Щербаковых многие годы жили в одном доме и всегда были дружны и неразлучны. У Кокориных детей не было, поэтому двое Щербаковских пацанов – Сашка и Витька – были для Агнии Иннокентьевны как родные дети. Позднее, уехав, как и Щербаковы, в Хабаровск, Кокорины много внимания уделяли уже детям этих пацанов, как родным внукам. Я всегда навещал её, бывая в Хабаровске один или с друзьями. Как она радовалась, увидев нас! Сколько было воспоминаний и разговоров! Она прекрасно помнила многих своих учеников, переписывалась, знала, как сложились их судьбы.

МИЗИШ Георгий Константинович появился в нашей школе, наверное, в 1948 году, переехав из Николаевска. Он стал преподавать физкультуру, его жена пошла воспитателем в интернат. Первые же занятия показали, что в физической культуре он неплохо разбирается. Во-первых, уроки стали проводиться с хорошей физической нагрузкой, разнообразно, живо. Настолько живо, что с непривычки долго болели мышцы рук и ног. Во-вторых, он организовал спортивные секции, где кроме общефизической подготовки мы занимались знакомством с основами легкой атлетики, гимнастики. Он подробно объяснял особенности работы тех или иных групп мышц во время выполнения разных упражнений. В-третьих, при нем стали появляться настоящие спортивные снаряды и инвентарь. Мы тренировались в толкании ядра, в метании диска, учились правилам старта на короткие и длинные дистанции, при выполнении прыжков в длину, узнали, что такое «шиповки» (позднее, в 1963 году он подарил свои шиповки мне, но они были такие старые, что нитки, которыми были пришиты подошвы, порвались во время первого забега на 100 метров и мне потом пришлось самому пришивать подошвы – А.Щ.). В-четвертых, он организовал нас, старшеклассников, на сооружение спортплощадки с сектором для ядра, для диска, ямы для прыжков в длину и волейбольной площадки. При нем закупили настоящие лыжи фабричного изготовления вместо тяжелых самодельных, которых все равно не хватало.

Много можно перечислять того, что сделал Мизиш для нас, учеников, в смысле нашего физического и нравственного воспитания. Как-то раз на секцию он принес таблицу спортивных достижений по Нижне-Амурской области и, не без гордости, показал свою фамилию против некоторых рекордных показателей. Вроде бы это был конькобежный спорт. После этого мы Георгия Константиновича зауважали еще больше. Он ходил с нами в многодневные лыжные походы, возглавлял бригаду старшеклассников, когда мы спасали школьное сено от наводнения. Ходил с нами на лесозаготовки – короче, был во всех наших делах как учитель, руководитель и воспитатель, а порой был похож на нашего старшего товарища. С нами он был заботлив, прост, но в тоже время требовал дисциплины, организованность и серьезного отношения к любому делу, в том числе и к спорту.

Из учителей-ветеранов хорошо помню ЗАНИНУ Нину Михайловну. Она вела у нас математику, физику, астрономию. В восьмом классе была «классной дамой» и под её руководством мы разучили и поставили на сцене «Сказку о попе и работнике его Балде». До сих пор помню, как будучи чертом, мазал лицо чем-то черным и вонючим. По характеру спокойная, медли тельная, она редко на нас повышала голос. Объясняя урок, говорила глуховатым голосом, смотрела строго большими глубоко посаженными глазами, произносила слова лаконично, веско, неторопливо, хорошо обдуманными фразами и предложениями. Физика в её объяснениях была мне понятна и даже интересна, геометрию я просто полюбил, особенно после того, как она меня похвалила за хорошо выполненную в тетрадке геометрическую фигуру. Правда, с алгеброй у меня были нелады и, сколько она со мной не билась, это предмет так и остался для меня «тайной за семью печатями». Прожила Нина Михайловна всю жизнь одна с сыном Анатолией и после выхода на пенсию уехала к месту его работы куда-то в Читинскую область.

БАЛАНДИНА Анна Петровна, ПЕТУХОВА (нее помню её имени отчества) учили нас в 8-10 классах. Баландина вела литературу, Петухова – не помню что. Приехали они вместе, вместе жили, так они воспринимаются и сейчас. Две молодые, энергичные, хорошо знающие свои предметы, по характеру были разные. Баландина – чопорная, иногда высокомерная, официальная, подчеркнуто вежливая, «налитературенная», носила на удлиненном лице неулыбчивую маску, на голове – гладкую зализанную прическу, на теле – замысловатую куртку с огромными матерчатыми пуговицами. Петухова была попроще, подемократичнее, вокруг неё частенько собирались ребята, и она рассказывала что-то интересное. По-моему, её ребята уважали. Но второй год её работы стали замечать, что полнеет, все отчетливо стал обозначаться животик. Пронесся первый слух, что виновником такого безобразия является некий молодой человек, живущий где-то на её родине и не желающий на ней жениться. Среди девочек появились нравственно-моральные патриотки, которые сочинили письмо-протест с требованием жениться. Затем собрали под письмом подписи учеников и хотели отправить на петуховскую родину. Второй слух был более серьезным. Вроде бы виновником был не какой-то молодой человек, а вполне реальный директор нашей школы Кадацкий – мужчина хоть и пожилой, но живущий без семьи. Тем более, что поселили обеих молодых учительниц в том же доме, где жил и директор, но, разумеется, в разных комнатах. В конце концов Петухова в положенный срок уехала на родину, а Баландина спустя год вышла замуж за горного инженера и покинула прииск.

РОГОЖИНА Таисия Васильевна – симпатичная, высокая, с волнистыми русыми волосами, приехала после института молодой, незамужней. Приветливая, общительная, на уроках серьезная, но легко выходящая из того официального состояния, когда расхохочется, пошутит. Вела литературу и была нашим классным руководителем в старших классах и выпускала нас из десятого. После выпускного вечера ходила с нами на сопку встречать рассвет. Бывала с нами на вечерах, мягко проводила беседы о будущей самостоятельной жизни, о профессиях. Мы её любили за доброе и заботливое отношение к нам. В десятом классе под её руководством поставили на школьной сцене отрывок из «Бориса Годунова» Пушкина – «Корчма на литовской границе». Я исполнял роль отца Михаила, а мой друг Вакуленко – Гришку Отрепьева. Встретившись через много лет, мы вспомнили свой дебют и оказалось, что помним наизусть до сих пор значительную часть текста. Побывав в Хабаровске, мы с ним разыскали Таисию Васильевну, навестили её, посидели за столом, вспомнили о многом. Она была уже на пенсии, мужем её был Мишуткин, тоже наш приисковый. На прощание сфотографировались.

ЕВСЮКОВА Анастасия (или Евдокия?) приехала в поселок с тощим белокурым сыном в 1946 или 1947 году. Невысокого роста, плотная, чуть-чуть сутуловатая средних лет женщина с совершенно седыми волосами, заплетенными в две хилые, связанные между собой сзади головы косичками. По характеру общительная, разговорчивая, легко находящая общий язык с учениками. Но её почему-то недолюбливали учителя. Она всем охотно и много рассказывала, как жила в оккупации, настрадалась, едва не погибла. Какая необходимость забросила её в нашу таежную глушь, было непонятно. Даже отдаленных родственников во всем крае не было. В 7 и 8 классах вела у нас естествознание и анатомию человека. Что касается анатомии, то она её знала немного больше, чем написано в учебнике. Часто, слушая ответы учеников, проверяла сказанное, посматривая в текст книги. Естествознание было её коньком. Довольно живо и интересно рассказывала о растениях, животных – обо всем, что связано с этой областью человеческих знаний, обстоятельно отвечала на многочисленные вопросы учеников. В общении с нами была проста, доступна, несколько демократична или, как говорится, запанибрата. Одним словом, мы её уважали. В 1948 году на прииск привезли несколько семей спецпереселенцев, жителей Западной Украины, как тогда говорили – «бандеровцев», которые содействовали Степану Бандере и немцам. Взрослых определили на работу, детей – в школу. В наш класс посадили 4 или 5 человек. Диковатые, напуганные, по-русски почти не говорят, держатся кучкой, отчужденно. Наш интерес и любопытство к ним большое, но они непроницаемы, на контакт с нами не идут. Евсюкова на своем уроке пыталась работать с ними, вызывала отвечать, но они на ломаном русском не могут связать пару слов. И тогда она, к нашему удивлению, заговорила с одним из них на непонятном языке, а тот живо стал отвечать. Нашему удивлению не было конца: вот она какая знающая учительница! Буквально нашла общий язык и этими ребятами! Авторитет её еще больше вырос. Ребят этих вскоре отчислили. Осталась учиться и закончила школу лишь одна девочка – Люлько Лена.

Я по естествознанию занимался хорошо. Предмет этот любил. Природа, все её живые формы были для меня интересны и любопытны. К учительнице я часто обращался с разными вопросами, рассказывал о своих наблюдениях. Она меня отмечала. Однажды она принесла на урок большую, красиво сделанную книгу о животном мире с множеством прекрасно оформленных иллюстраций и торжественно пред всем классом подарила мне, как самому любознательному ученику. Я был горд, счастлив и благодарен ей. Но вскоре эта идиллия неожиданно кончилась, и виновником такой метаморфозы был её худосочный сыночек. Этого мальчишку сверстники почему-то не любили, подсмеивались над ним и дразнили – фриц. Вот уж, право, не помню за собой такого греха, но он сказал матери, что я его тоже дразню. На очередном уроке она разразилась бранью в мой адрес, кричала, что её сыночек, будучи «под немцами», едва не помер, болел, питался очень плохо, «ели гнилой горох» (можно подумать, что мы хорошо питались), поэтому мне должно быть стыдно и недостойно так себя вести. В заключение обвинительного монолога она потребовала вернуть книгу. Вскоре Евсюкова сошлась с тишайшим Павлом Петровичем Макаровым. В семье, говорят, она была деспотом. Спустя еще один год они уехали.