11 августа. Пятница.
Едва живу опять от усталости. И что это будет, с этим Московским Совещанием? Трехтысячная бессмыслица. Чертова болтовня.
В 7 часов уже приехал Борис.
Сегодня он официально понес бумагу об отставке Керенскому.
- Вот мое прошение, г. министр. Оно принято?
-Да.
Небрежно бросил бумагу на стол. Раздражен, возбужден, почти в истерике.
(Ведь вот зловредный корень всего: Керенский не верит Савинкову, Савинков не верит Керенскому, Керенский не верит Корнилову, но и Корнилов ему не верит. Мелкий факт:
вчера Корнилов ехал по вызову, однако, мог думать, что и для ареста: приехал, окруженный своими "зверями-текинцами").
Сцена продолжается.
После того, как прошение было "принято", Савинков попросил позволения сказать несколько слов "частным образом". Он заговорил очень тихо, очень спокойно (это он умеет), но чем спокойнее он был, тем раздраженнее Керенский.
- Он на меня кричал, до оскорбительности высказывая недоверие...
Савинков уверяет, что он, хотя разговор был объявлен "частным", держал себя "по-солдатски" перед начальственной истерикой г. министра. Охотно верю, ибо тут был свой яд. Керенский пуще бесился и положения не выигрывал.
Но выходит полная нелепица. Керенский не то подозревает его в контр-революционстве, не то в заговоре - против него самого.
- Вы - Ленин, только с другой стороны! Вы - террорист! Ну, что ж, приходите, убивайте меня. Вы выходите из правительства, ну что ж! Теперь вам открывается широкое поле независимой политической деятельности.
На последнее Борис, все тем же тихим голосом, возразил, что он уже "докладывал г. министру": после отставки он уйдет из политики, поступит в полк и уедет на фронт.
Внезапно кинувшись в сторону, Керенский стал спрашивать, а где Борис был вчера вечером, когда Корнилов поехал к нему?
- Если вы меня допрашиваете, как прокурор, то я вам скажу: я был у Мережковских.
Затем "г. министр" вновь бросился на контр-революцию и стал бессмысленно грозить, что сам устроит всеобщую забастовку, если свобода окажется в опасности (???).
По привычке всегда что-нибудь вертеть в руках (вспомним детский волчок с моего стола, половина которого так и пропала под шкафами), тут Керенский вертел карандаш, да кстати и "прошение" Савинкова. Карандаш нервно чертил на прошении какие-то буквы. Это были все те же: "К", "С", потом опять "К"... После многих еще частностей, упреков Керенского в каком-то "недисциплинарном" мелком поступке (не то Савинков из Ставки не в тот день приехал, не то в другой туда выехал), после препирателства о Филоненко: "я не могу его терпеть. Я ему уже совершенно не доверяю". На что Савинков отвечал: "а я доверяю и стою за него", - после всех этих деталей (быть может, я их путаю) - Керенский закончил выпадом, очень характерным. Теребя бумагу, исчерченную "К", "С" и "К", - резко заявил, что Савинков напрасно возлагает надежды на "триумвират": есть "К", и оно останется, а другого "К" и "С" - не будет.
Так они расстались. Дело, кажется, хуже, чем - ...сейчас, когда я это пишу, после 2-х ночи, - внезапный телефонный звонок.
-Allo!
- Это вы, 3. H.?
- Да. Что, милый Б. В.?
- Я хотел с вами посоветоваться. Сейчас узнал, что Керенский хочет, чтобы я взял назад свою отставку. Что мне делать?
- Как это было? Он сам?..
- Нет, но я знаю это официально. Он уехал сегодня в Москву, на совещание.
Конечно, первое мое слово было за то, чтоб он остался, чтобы еще продолжал борьбу. Дело слишком важно...
- Хорошо, я подумаю...
С головокружительной быстротой все меняется. Керенский мечется, словно в мышеловке. Завтра Совещание.
Свободное копирование
