18 июня. Воскресенье.
Через неделю, вероятно, уедем. Положение тяжелое. Знаем это из кучи газет, из петербургских писем, из атмосферного ощущения.
Вот главное: "коалиционное" министерство, совершенно так же, как и первое, власти не имеет. Везде разруха, развал, распущенность. "Большевизм" пришелся по нраву нашей темной, невежественной, развращенной рабством и войной, массе.
Началась "вольница", дезертирство. Начались разные "республики" Кронштадт, Царицын, Новороссийск, Кирсанов и т.д. В Петербурге "налеты" и "захваты", на фронте разложение, неповиновение и бунты. Керенский неутомимо разъезжает по фронту и подправляет дела то там, то здесь, но ведь это же невозможно! Ведь он должен создать систему, ведь его не хватит, и никого одного не может хватить.
В тылу - забастовки, тупые и грабительские, - преступные в данный момент. Украина и Финляндия самовольно грозят отложиться. Совет Раб. и С. Депут., даже общий съезд советов почти так же бессильны, как Пр-во, ибо силою вещей поправели и отмежевываются от "большевиков".
Последние на 10 июня назначили вооруженную демонстрацию, тайно подготовив кронштадцев, анархистов, тысячи рабочих и т.д. Съезд Советов вместе с Пр-вом заседали всю ночь, достигли отмены этой страшной "демонстрации" с лозунгом "долой все", предотвратили самоубийство, но... только на этот раз, конечно. Против тупого и животного бунта нельзя долго держаться увещеваниями. А бунт подымается именно бессмысленный и тупой. Наверху видимость борьбы такая: большевики орут, что Правительство, хотя объявило войну чисто оборонительной, допускает возможность и наступления с нашей стороны; значит, мол, лжет, хочет продолжать "без конца" ту же войну, в угоду "союзническому империализму".
Вожаки большевизма, конечно, понимают, сами-то, грубый абсурд положения, что при войне оборонительной не должно никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах, быть наступления, даже с намерениями возвратить свои же земли (как у нас). Вожаки великолепно это понимают, но они пользуются круглым ничегонепониманием тех, которых намерены привести в бунтовское состояние. Вернее - из пассивно-бунтовского состояния перевести в активно-бунтовское. Какие же у них, собственно, цели, для чего должна послужить им эта акция - с полной отчетливостью я не вижу. Не знаю, как они сами это определяют. Даже не ясно, в чьих интересах действуют. Наиболее ясен тут интерес германский, конечно.
Очень стараются большевики "литературные", из окружения Горького. Но перед ними я подчас вовсе теряюсь. Не верится как-то, что они сознательно жаждали слепых кровопролитии, неминучих; чтобы они действительно не понимали, что говорят. Вот, я давно знаю Базарова. Это умный, образованный и тихий человек. Что у него теперь внутри? Он написал, что даже не сепаратного мира "мы хотим", но... сепаратной войны. Честное слово. Какая-то новая война, Россия против всего мира, одна, - и это "немедленно". Точно не статья Базарова, а сонный бред папуаса; только ответственный, ибо слушают его тучи под-папуасов, готовых одинаково на все...
Главные вожаки большевизма - к России никакого отношения не имеют и о ней меньше всего заботятся. Они ее не знают, - откуда? В громадном большинстве не русские, а русские - давние эмигранты. Но они нащупывают инстинкты, чтобы их использовать в интересах... право не знаю точно, своих или германских, только не в интересах русского народа. Это - наверно.
Цинически-наивный эгоизм дезертиров, тупо-невежественный ("я молодой, мне пожить хочется, не хочу войны"), вызываемый проповедью большевиков, конечно, хуже всяких "воинственных" настроений, которые вызывала царская палка. Прямо сознаюсь - хуже. Вскрывается животное отсутствие совести.
Не милосердна эта тяжесть "свободы", навалившаяся на вчерашних ребят. Совесть их еще не просыпалась, ни проблеска сознания нет, одни инстинкты: есть, пить, гулять... да еще шевелится темный инстинкт широкой русской "вольницы" (не "воли").
Хочется взывать к милосердию. Но кто способен дать его сейчас России? Несчастной, неповинной, опоздавшей на века России, - опять, и здесь, опоздавшей?
Оказать им милосердие - это сейчас значит: создать власть. Человеческую, но настоящую власть, суровую, быть может, жестокую, - да, да, - жестокую по своей прямоте, если это нужно.
Такова минута.
Какие люди сделают? Наше Вр. Пр-во - Церетели, Пешехонов, Скобелев? Не смешно, а невольно улыбаюсь. Они только умели "страдать" от "власти" и всю жизнь ее ненавидели. (Не говорю уже о личных их способностях). Керенский? Я убеждена, что он понимает момент, знает, что именно это нужно: "взять на себя и дать им", но... я далеко не убеждена, что он:
1) сможет взять на себя и
2) что, если бы смог взять, - тяжесть не раздавила бы слабых плеч.
Не сможет потому уже, что хотя и понимает, - но и в нем сидит то же впитанное отвращение к власти, к ее непременно внешним, обязательно насильническим, приемам. Не сможет. Остановится. Испугается.
Носители власти должны не бояться своей власти. Только тогда она будет настоящая. Ее требует наша историческая минута. И такой власти нет. И, кажется, нет для нее людей.
Нет сейчас в мире народа более без государственного, бессовестного и безбожного, чем мы. Свалились лохмотья, почти сами, и вот, под ними голый человек, первобытный - но слабый, так как измученный, истощенный. Война выела последнее. И война тут. Ее надо кончить. Оконченная без достоинства - не простится.
А что, если слишком долго стыла Россия в рабстве? Что, если застыла, и теперь, оттаяв, не оживает, - а разлагается?
Не могу, не хочу, нельзя верить, что это так. Но время единственное по тяжести. Война, война. Теперь все силы надо обратить на войну, на ее поднятие на плечи, на ее напряженное заканчивание.
Война - единое возможное искупление прошлого. Сохранение будущего. Единое средство опомниться. Последнее испытание.
Свободное копирование
