Синяя книга - 37

28 Февраля. Вторник.

Вчера не кончила и сегодня, очевидно, всего не напишу.

Грозная страшная сказка.

Н. Слонимский пришел (студент, в муз. команде преображенцев), принес листки. Рассказывал много интересного. Сам в экстазе, забыл весь свой индивидуализм.

"Известия" Сов. Раб. Депутатов: он заявляет, что заседает в Таврич. Дворце, выбрал "районных комиссаров", призывает бороться "за полное устранение стар. пр-ва и за созыв Учр. Собрания на основе всеобщего, тайного..." и т.д.

Все это хорошо и решительно, а вот далее идут "воззвания", от которых так и ударило затхлостью, двенадцатилетнею давностью, точно эти бумажки с 1905 года пролежали в сыром подвале (так, ведь, оно и есть, а новеньких и не успели написать, да не хватит их, писак этих, одних, на новенькие).

Вот из "манифеста" СДРП, ЦК-та: "...войти в сношения с пролетариатом воюющих стран против своих угнетателей и поработителей, царских правительств и капиталистических клик для немедленного прекращения человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам".

Да ведь это по тону, и почти дословно - живая "Новая Жизнь" "социалдемократа-большевика" Ленина пятых годов, где еще Минский, напрасно стараясь сделать свои "надстройки", получил арест и гибель эмиграции. И та же приподнятая тупость, и невежество, и непонимание момента, времени, истории.

Но... даже тут, - не говоря о других воззваниях и заявлениях Сов. Раб. Деп., с которыми уже по существу нельзя не соглашаться, - есть действенность, есть властность; и она - противопоставлена нежному безвластию Думцев. Они сами не знают, чего желают, даже не знают, каких желаний пожелать. И как им быть, с Царем? Без Царя? Они только обходят осторожно все вопросы, все ответы. Стоит взглянуть на Комитетские "Известия", на "Извещение", подписанное Родзянкой. Все это производит жалкое впечатление робости, растерянности, нерешительности.

Из-за каждой строчки несется знаменитый вопль Родзянки: "сделали меня революционером! Сделали!"

Между тем ясно: если не их будет сейчас власть - будет очень худо России. Очень худо. Но это какое-то проклятие, что они даже в совершившейся, помимо них, революции (и не оттого ли, что "помимо"?) не могут стать на мудрую, но революционную точку... состояния (точки "зрения" теперь мало).

Они - чужаки, а те, левые, - хозяева. Сейчас они погубители своего добра (не виноватые, ибо давно одни) - и все же хозяева.

Будет еще борьба. Господи! Спаси Россию. Спаси, спаси, спаси. Внутренне спаси, по Твоему веди.

В 4 ч. известие: по Вознесенскому едет присоединившаяся артиллерия. На немецкой кирке пулемет, стреляют в толпу.

Пришел Карташев, тоже в волнении и уже в экстазе (теперь не "балет"!).

- Сам видел, собственными глазами, Питиримку повезли! Питиримку взяли и в Думу солдаты везут!

Это наш достойный митрополит, друг покойного Гриши.

Войска - по мере присоединения, а присоединяются они неудержимо, - лавиной текут к Думе. К ним выходят, говорят. Знаю, что говорили речи Милюков, Родзянко и Керенский.

Контакт между Комит. и Советом РД неуловим. Какой-то, очевидно, есть, хотя они действуют параллельно; например, и те и другие - "организовывают милицию". Но ведь вот: Керенский и Чхеидзе в одно и то же время и в Комитете, и в Совете. Может ли Комитет объявить себя Правительством? Если может, то может и Совет. Дело в том, что Комитет ни за что и никогда этого не сделает, на это не способен. А Совет весьма и весьма способен.

Страшно.

Приходят люди, люди... Записать всего нельзя. Они приходят с разных концов города и рассказывают все разное, и получается одна грандиозная картина.

Мы сидели все в столовой, когда вдруг совсем близко застрекотали пулеметы. Это началось в 5. Оказывается, пулемет и на нашей крыше, и на доме напротив, да и все ближайшие к нам (к Думе) дома в пулеметах. Их еще с 14 Протопопов наставил на всех высотах, даже на церквах (на соборе Спаса Преображения тоже). Алекс.-Невский участок за пулемет с утра подожгли.

Но кто стреляет? Хотя бы с нашего дома? Очевидно, переодетые - "верные", городовые.

Мы перешли на другую половину квартиры, - что на улицу. Но не тут-то было. Началось с противоположного дома, прямо в окна. Улица опустела. Затем прошла вооруженная толпа. Часть ее поднялась наверх, по лестнице, искать пулемет на чердаке. Весь двор в солдатах. По ним жарят. Мы меняли половины в зависимости, с какой стороны меньше трескотня.

Тут же явился Боря Бугаев (Андрей Белый.) из Царского, огорошенный всей этой картиной уже на вокзале (в Царском ничего, слухи, но стоят себе городовые).

С вокзала к нам Боря полз 5 часов. Пулеметы со всех крыш. Раза три он прятался, ложился в снег, за какие-то заборы (даже на Кирочной), путаясь в шубе.

Боря вчера был у Масловского (Мстиславского) в Ник. Академии. Тот в самых кислых, пессимистических тонах. И недоволен, и "нет дисциплины", и того, и сего... Между тем он - максималист. Я долго приглядывалась к нему и даже защищала, но года два тому назад стало выясняться, что эта личность весьма "мерцающая". Керенский даже ездил исследовать его "дело" на юг. Почему-то не довел до конца... Внешнее что-то помешало. Но из организации м. д.(Решительно не могу вспомнить сейчас (в 29 году), что это за организация "м. д.".) его исключили, ибо достаточно было и добытого.

А бедный Боря, это гениальное, лысое, неосмысленное дитя - с ним дружит. С ним - и с Ив. Разумником, этим, точно ядовитой змеей укушенным, - "писателем".

В 81/2 вечера - еще вышли "Известия". Да, идет внутренняя борьба. Родзянко тщетно хочет организовать войска. К нему пойдут офицеры. Но к Совету пойдут солдаты, пойдет народ. Совет ясно и властно зовет к Республике, к Учр. Собранию, к новой власти. Совет - революционен... А у нас, сейчас, революция.

Сидим в столовой - звонок. Три полусолдата, мальчишки. Сильно в подпитии. С ружьями и револьверами. Пришли "отбирать оружие". Вид, однако, добродушный. Рады.

Звонит Petit. В посольствах интересуются отношением "временного пр-ва" (?) к войне. Жадно расспрашивал, правда ли, что председатель Раб. Совета Хрусталев-Носарь.

Еще звонок. Сообщают, что "позиция Родзянко очень шаткая".

Еще звонок (позднее вечером). Из хорошего источника. Будто бы в Ставке до вчерашнего вечера ничего не знали о серьезности положения. Узнав - решили послать три хорошо подобранные дивизии для "усмирения бунта".

И еще позднее - всякие кислые известия о нарастающей стихии, о падении дисциплины, о вражде Совета к Думцам...

Но довольно. Всего не перепишешь. Уже намечаются, конечно, беспорядки. Уже много пьяных солдат, отбившихся от своих частей. И это Таврическое двоевластие...

Но какие лица хорошие. Какие есть юные, новые, медовые революционеры. И какая невиданная, молниеносная революция.

Однако, выстрел. Ночь будет, кажется, неспокойная.

Р. S. Позднее ночью.

Не могу, приписываю два слова. Слишком ясно вдруг все понялось. Вся позиция Комитета, вся осторожность и слабость его "заявлений" - все это вот отчего: в них теплится еще надежда, что царь утвердит этот комитет, как официальное правительство, дав ему широкие полномочия, может быть, "ответственность" - почем я знаю! Но еще теплится, да, да, как самое желанное, именно эта надежда. Не хотят они никакой республики, не могут они ее выдержать. А вот, по-европейски, "коалиционное министерство" утвержденное Верховной Властью... - Керенский и Чхеидзе? Ну, они из "утвержденного"-то автоматически выпадут.

Самодержавие так всегда было непонятно им, что они могли все чего-то просить у царя. Только просить могли у "законной власти". Революция свергла эту власть - без их участия. Они не свергали. Они лишь механически остались на поверхности, - сверху. Пассивно явочным порядком. Но они естественно безвластны, ибо взять власть они не могут, власть должна быть им дана, и дана сверху; раньше, чем они себя почувствуют облеченными властью, они и не будут властны.

Все их речи, все слова я могу провести с этой подкладкой. Я пишу это сегодня, ибо завтра может сгаснуть их последняя надежда. И тогда все увидят. Но что будет?

Они-то верны себе. Но что будет? Ведь я хочу, чтоб эта надежда оказалась напрасной... Но что будет?

Я хочу, явно, чуда.

И вижу больше, чем умею сказать.