Конец офеней
До 1877 года книжная и картинная торговля велась так: во всех концах России существовало множество книгонош-офеней -- русских, славян и венгерцев; все они появлялись на ярмарках со своим товаром.
В базарные дни все эти торговцы появлялись на базарных площадях, предлагая книжный товар собравшемуся народу, в другие же дни ходили по деревням с коробом за плечами из избы в избу, показывая здесь свой товар, расхваливая его и предлагая его собравшейся около короба деревенской публике, с которой они умели говорить понятным ей языком.
Таким образом они сбывали свой товар, переходя из деревни в деревню. Торговля шла бойко, и книги попадали в самые глухие деревни.
Для снабжения книгами офеней имелись в разных городах и местечках России у местных торговцев крупные склады книг, картин, галантерейных и других товаров, поэтому торговля офеней была достаточно обеспечена быстрым и удобным получением товара.
Разрешение на право торговли эти местные торговцы имели или от губернаторов, или от городничих, офени же не имели никаких свидетельств или получали их от местной полиции.
Позднее, когда на книжном рынке появились книги первоклассных русских писателей в дешевом издании, это вызвало резкое неудовольствие цензурного начальства и в особенности всесильного К. П. Победоносцева. Вскоре мне пришлось вести личную беседу с этим временщиком.
Победоносцев вызвал меня для объяснения. Свидание произошло в Москве, на Никитской улице, в доме синодального хора, после окончания всенощной, которая специально служилась для Победоносцева.
-- Ваше превосходительство приказали мне явиться. Моя фамилия Сытин.
-- Сытин... -- на бледном недобром лице с большими усами появилось изумление.
-- Так это ты Сытин? Вот он какой Сытин...
Победоносцев ущипнул себя за нижнюю губу и сквозь круглые очки окинул меня пристальным недобрым взглядом с головы до ног.
-- Скажи мне, Сытин, как это тебе позволили печатать в народном издании Льва Толстого и других еретиков нашей православной церкви?
-- Ваше превосходительство, я ничего не печатаю без разрешений нашей светской и духовной цензуры. Все, что напечатано, было разрешено и одобрено цензурным комитетом.
-- Знаю... Очень знаю нашу дуру-цензуру. Она сама не понимает, что разрешает. А я тебе говорю: ты сам должен быть своим цензором. Мы тебе эту пакость запретим. Прекрати сеять в народе эту толстовщину.
Я молчал.
А Победоносцев все пощипывал свою нижнюю губу, переваливался с каблуков на носки и продолжал:
-- Я говорил по делу твоих изданий с М. Н. Катковым. Он тебя вызовет и объяснится.
-- Слушаю, ваше превосходительство.
Разговор на этом закончился. Победоносцев кивнул своей бледной мертвой головой, и мы расстались.
На другой день я поехал к Каткову. Он принял меня стоя в своем кабинете.
Это был грузный, полный, высокий мужчина, пудов десяти весом. Очень красивое, барственное лицо, роскошная шевелюра с проседью.
Не протягивая мне руки и не здороваясь, он начал:
-- Послушайте, Сытин, что это вы обижаете нашего старика Победоносцева? Он мне говорил, что вы печатаете какие-то зловредные книги Толстого и тому подобное.
Я повторил только то, что говорил Победоносцеву.
-- Ваше превосходительство, я печатаю все то, что печатает и Петербургский комитет грамотности [Петербургский комитет грамотности при Вольном экономическом обществе (с 1895 -- Петербургское общество грамотности) -- учрежден в 1861 году. Либерально-буржуазное просветительное общество, ставившее своей задачей распространение грамотности среди крестьян. Печатало и распространяло учебники, учебные пособия, художественную литературу (в основном классиков). Закрыт в 1896 году царским правительством, так как деятельность комитета была сочтена "опасной для самодержавия"]. Все, что печатается, разрешено цензурой.
-- Но вы же знаете, что Толстой -- атеист и что он вносит в народ ересь. Комитет вам не указ: вы идете в народ, вы распространяете книги через офеней -- это большая разница. И имейте в виду, что этих покупателей мы у вас отстрижем.
Катков говорил властным тоном, не терпящим возражений, -- тоном неофициального, но полномочного вельможи, которому все позволено и который все может.
Я пробовал было возражать. Я говорил, что офени торгуют не только произведениями Толстого, что в коробе каждого офени есть и молитвенники, и псалтыри, и евангелие и что народные книжки Толстого тонут в этом коробе, как капля в море.
-- Согласитесь, ваше превосходительство, что мужику негде будет купить ни молитвенника, ни псалтыря. Не ехать же ему для этого в город? Да и в городе разве он знает, где купить и что купить?
Но Катков упорно стоял на своем.
-- И не нужно мужику молитвенников. Все, что ему надо, он услышит в церкви. А больше ему ничего и не требуется.
Ледяной тон тучного барина дышал такою непреклонностью, что мне не оставалось ничего больше как замолчать. Я видел, что все мои доводы, которые я считал неотразимыми, отскакивали, как горох от стенки, от этого барственного, заматерелого презрения к народу.
Свободное копирование
