Измученные жители стали покидать Ялту. Бесконечное количество подвод с узлами и мебелью двигалось по городу и по шоссе. На молу ящики и скарб по неделям ожидали погрузки, так как пароходы были не в состоянии все вместить.
23 ноября отец писал нам: "Город опустел совершенно. Все, что было из кирпича и из керченского камня, рассыпалось. Уцелело лишь то, что было выстроено, как и наш дом, из цельных глыб камня... Вчера я шел в город... и, странно сказать, от нашего дома и вплоть до самой Набережной в 6 час. вечера не встретил ни одного человека. Пусто, пусто и уныло. Шумит море, стоят по бокам темные дома, как мертвецы".
И немного раньше, 25 октября: "Сейчас десятый час вечера. Пошел проведать Машу. Она встревожена тем, что на дворе буря и что какая-то птица хлопается к ней в галерею. Это летучая мышь просится к огню... Я отворил дверь, и мы оба, Маша и я, высунулись из нее на двор.
-- Слышишь, как ревет море? -- сказал я.
-- Это не море, а лес в горах,-- ответила Маша.
Я прислушался -- и действительно, шум доносился не с моря, а с гор. Стало жутко. Темнота, хоть глаз выколи!..
Две старые совы -- я и Маша".
Мария Павловна устала до полного изнеможения. "Маша вся как-то вдруг сгорбилась, постарела, все валится у нее из рук,-- писал Михаил Павлович,-- и я часто слышу, как она говорит: "Если этот дом разрушится, то я не переживу..." Ясно, что она лишилась своей прежней энергии... Дом был для нее всем. Одинокая, бездетная, она относилась к нему как к живому существу, и вдруг, в какой-нибудь один миг, вместе с землетрясением все ее идеалы рушились: все то, что она любила, все, чем жила, что составляло цель ее жизни..." Мария Павловна была глубоко потрясена и подавлена разрушениями, причиненными ее любимому детищу. Но, еще слабая после недавно перенесенной болезни, она нашла в себе силы, воспрянула духом и вся отдалась благородному делу восстановления Дома-музея.
Ремонт дома, пока стихия не утихомирилась, естественно, запрещали. Но наконец Михаил Павлович получил желанное разрешение. И вот тут-то Мария Павловна смогла проявить свои организаторские способности в полную силу.
Предлагаю снова обратиться к письмам Михаила Павловича: "Дом, все три этажа, со всех четырех сторон обносят лесами... Из всех комнат выносят вещи, полы посыпают толстым слоем опилок и поверх его устилают фанеры". И далее о Марии Павловне: "...она еле держится на ногах... Маленькое, сморщенное личико и тяжелый вид". "У нас ремонт в полном разгаре. Машин мезонин сломали до половины и уже выстроили вновь. Сейчас ломают Антошину спальню и мамашину комнату...", "...сижу на тычке. У меня в моей комнате пробивают стену... Белая известковая пыль легла на всем. Неуютно. Каменщики уже отработали наверху, леса сняты, сейчас штукатурят изнутри Машин мезонин и после него примутся за внутреннюю оштукатурку комнаты матери и спальной и кабинета Антона. Работы идут полным ходом... На дворе у нас -- не пролезть. Не то что не пройти, а прямо-таки не пролезть: бревна, доски, горы песку и камней, яма с известкой, бочки цемента, сарай для рабочих, груды железа, а около моего крыльца примостились кузнецы, развели горно и вот уже три недели, провоняв все кругом курным углем, куют железные связи". "Маша сравнительно поправилась. Очень рано встает, хлопочет, массу проворачивает дела".
И вот 25 июня 1928 года Михаил Павлович сообщал нам в Москву: "...наконец-то у нас кончился ремонт. Дом вышел как из-под иголочки. Точно его весь только вчера выстроили снова. Все сияет и блестит. Чистота и запах свежей краски и вдохновения. Сегодня будут ломать на дворе сарай, выстроенный специально для материалов и рабочих, и устилать гравием двор. В саду делается что-то необыкновенное: он весь белый от лилий и жасминов, весь розовый и красный от роз и гвоздик и весь зеленый от пышной зелени. Запах такой, что кружится голова... Но ремонт ужасно утомил нас..."
Однако какие-то восстановительные работы еще продолжались, и 20 июля отец пишет: "У нас ремонт закончился совсем, посетители осаждают массами, и для Маши нет времени даже пообедать. Ах, какая у нас повсюду чистота, как все кругом улыбается и радует своею новизной. Дом точно весь сполна выстроен вновь и выглядит будто новорожденный".
Но работы продолжались и позднее. Вот письмо отца от 1929 года: "...починяют ту громадную подпорную стену, к которой примыкает оранжерея. Ее подточила вода, прососавшаяся под мостовой, и, вместо того, чтобы вытекать по сделанной специально клоаке, она изменила свой путь и стала слезиться сквозь камни. Стену выпучило, улица осела, но наш гениальный "строитель Сольнес" Маша принялась за дело, появились мастера, и живо дело закипело. Сейчас уже воздвигнуты три могучие контрфорса и идет починка самой стены... Маша ходит без задних ног, но, по-видимому, это ее сфера!"
Если вспомнить, что в ту пору Марии Павловне было почти 70 лет, то можно только удивляться силе духа, которая жила в таком хрупком на вид теле. Эта сила руководила ею в течение всей ее долгой жизни и помогла ей сделать большое дело -- сохранить целым и невредимым Дом-музей Антона Павловича Чехова, близкий и дорогой сердцу каждого советского человека.
