ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Я родилась в селе Боброве, которое купила покойная бабушка, батюшкина мать, Евпраксия Васильевна, дочь историка Василия Никитича Татищева. В первом браке она была за дедушкой, Михаилом Андреевичем Римским-Корсаковым, и от него у нее было только двое детей: батюшка Петр Михайлович и тетушка княгиня Марья Михайловна Волконская. Вскоре овдовев, бабушка вышла замуж за Шепелева (кажется, Ивана Ивановича); детей у них не было, и они скоро разъехались, дав друг другу подписку, чтобы никоторому из них одному после другого седьмой части не брать. По Шепелевым бабушка приходилась сродни графине Шуваловой (Мавре Егоровне, урожденной Шепелевой, жене графа Петра Ивановича Шувалова). Летом графиня Шувалова живала иногда в своем имении, где-то неподалеку от Боброва; бабушка с ней считалась родством и была дружна. Раз как-то она была у нее в гостях, та и говорит ей: "Что ты меня никогда не позовешь к себе обедать?".
-- Что же мне тебя звать, -- отвечала бабушка, -- милости просим когда угодно.
-- Ну, так назначь день, когда мне приехать; а то легко ли сколько верст ехать с визитом, а ты, пожалуй, и не дашь пообедать.
-- Я дня не назначаю, потому что ты сама знаешь, всегда тебе рада и обедом угощу, прошу не прогневаться, чем Бог послал... А ежели день назначишь, и того лучше, буду тебя ожидать... Назначь сама.
День назначили. Бабушка, приехав домой, послала несколько троек туда-сюда: кто поехал за рыбой, кто за дичью, за фруктами, мало ли за чем? Званый обед: Шепелева угощает графиню Шувалову, -- стало быть, пир на весь мир. Бабушка была большая хлебосолка и не любила лицом в грязь ударить. Надобно гостей назвать: не вдвоем же ей обедать с графиней. Послала звать соседей к себе хлеба-соли откушать; и знатных, и незнатных -- всех зовет: большая барыня никого не гнушается; ее никто не уронит, про всех у нее чем накормить достанет... Приспел назначенный день. Гостиная полна гостей; Калуга в семнадцати верстах, и оттуда съехались: приехала главная гостья -- Шувалова; не забыли и попа с попадьей. Попадью бабушка очень любила и ласкала; соскучится, бывало, и позовет человека: "Поди, зови попадью". Та придет: "Что ж это ты дела своего не знаешь, ко мне не идешь который день?" Та начнет извиняться: "Ах, матушка, ваше превосходительство, помилуйте, как же я могу, как я смею незваная прийти..." Бабушка как прикрикнет на нее: "Что ты, в уме, что ли, дура попова, всякий вздор городишь! Вот новости: незваная! Скажите на милость: велика птица, зови ее! пришла бы сама, да и пришла... Ну, ну, не сердись, что я тебя обругала, я пошутила, попадья; садись, рассказывай, что знаешь..." И так редкий день, чтобы попадья не была у бабушки.
Пришел час обеда; дворецкий с важностью доложил: "Кушанье готово". Хозяйка взяла за руку Шувалову, ведет ее к столу, видит, попадья тут стоит. Желая ее приласкать, она и говорит ей:
-- Ну, попадья, ты свой человек; сегодня не жди, чтоб я тебя потчевала, а что приглянется, то и кушай.
В то время кушанья не подавали из буфета, а все выставляли на стол, и перемен было очень много. В простые дни, когда за-свой обедают, и то бывало у бабушки всегда: два горячих -- щи да суп или уха, два холодных, четыре соуса, два жарких, два пирожных....А на званом обеде так и того более: два горячих -- уха да суп, четыре холодных, четыре соуса, два жарких, несколько пирожных, потом десерт, конфеты, потому что в редком доме чтобы не было своего кондитера и каждый день конфеты свежие... Можно себе представить, какой был в этот день обед у бабушки: она любила покушать, у нее, говорят, и свои фазаны водились; без фазанов она в праздник и за стол не садилась. Бывало, сидят за столом, сидят -- конца нет: сядут в зимнее время в два часа, а встанут -- темно; часа по три продолжался званый обед.
Ну, сели за стол, сидят -- кушают да похваливают; что блюдо -- то диковинка; вот дошло дело до рыбы. Дворецкий подходит к столу, чтобы взять блюдо, -- стоит и не берет. Бабушка смотрит и видит, что он сам не свой, на нем лица нет, чуть не плачет. "Что такое?". Подают ей стерлядь разварную на предлинном блюде; голова да хвост, самой рыбы как не бывало. Можешь себе представить, как бабушке стало досадно и конфузно! Она не знает, что и подумать! Смотрит кругом на всех гостей, видит, попадья сидит, как на иголках, -- ни жива ни мертва... Бабушка догадалась, говорит громко: "Что ж это такое?", а сама с попадьи глаз не сводит. С попадьей чуть не дурно делается, встала, хочет сказать -- не может. Все гости опустили глаза, ждут -- вот будет буря. "Попадья, ты это съела у меня рыбу?" -- грозным голосом спрашивает бабушка.
-- Виновата, матушка государыня, ваше превосходительство, точно я, виновата, -- бормотала попадья, -- сглупила...
Бабушка расхохоталась, глядя на нее -- и все гости.
-- Да как же это тебе в ум только пришло съесть что ни на есть лучшую рыбу? -- спрашивала хозяйка сквозь смех.
-- Простите, виновата, государыня, ваше превосходительство! Вот как изволили идти-то к столу, так и сказали мне, что ты, мол, свой человек, не жди, чтобы потчевать стала, а что приглянется, то и кушай... Села я за стол, смотрю, рыбина стоит предо мною большая, -- хороша, должно быть, сем-ка я, отведаю, да так кусочек за кусочком, глоток за глотком, смотрю, -- а рыбы-то уж и нет...
Бабушка и графиня хохочут еще пуще прежнего; им вторят гости...
-- Ну, попадья, удружила же ты мне, нечего сказать... есть за что поблагодарить! Я нарочно за рыбой посылаю и невесть куда, а она за один присест изволила скушать! Да разве про тебя это везли? Уж подлинно -- дура попова.
И, обратившись к дворецкому, сказала: "Поди, ставь попадье ее объедки, пусть доедает за наказание, а нам спросите, нет ли еще какой другой рыбы?.."
Принесли другое блюдо рыбы -- больше прежней...
Я думаю, что вся эта проделка попадьи была заранее подготовлена, чтобы посмешить гостей; тогда ведь это водилось, что держали шутов да шутих...
Бабушка Евпраксия Васильевна была, говорят, очень крутого нрава и как знатная и большая барыня была в большом почете и не очень церемонилась с мелкими соседями, так что многие соседки не смели и войти к ней на парадное крыльцо, а все на девичье крыльцо ходили.
Рассказывают, что одна соседка сказала про бабушку что-то неладное; бабушке передали это. Она промолчала. Через сколько-то времени приехала к ней эта соседка, говорившая про нее дурно. Пришла в девичью и говорит: "Доложите генеральше, что я, мол, приехала". Пришли докладывать бабушке, что такая-то приехала и сидит в девичьей.
-- Скажи ей, что я ее и видеть не хочу. Я, видишь, не хороша по ее рассужденью, -- ну, пусть лучше кого ищет, а меня бы оставила в покое и избавила от своего знакомства.
Возвратилась в девичью та, которая докладывала.
-- Генеральша на вас, матушка, за что-то гневается, говорит: "Коли я не хороша для нее, пусть кого получше ищет, чтобы ко мне и глаз не казала, не ездила".
Барынька просит, чтоб об ней доложили; никто идти не смеет, боятся. Так она посидела, посидела, да и к себе опять поехала. И раза два или три она потом приезжала; доложат бабушке -- и все один ответ: "Скажи ей, что напрасно ездит, ведь сказала, что не приму, и не приму".
Так прошло несколько месяцев: бедная соседка ездит, бабушка не принимает.
Та плачет, уверяет, что ни в чем не виновата, что и не знает, за что на нее генеральша гневается; просит, чтобы так и доложили.
Наконец кто-то и решился доложить.
Бабушка взмиловалась, велела впустить к себе соседку.
Та пришла.
-- Чем это я не угодила тебе, что ты бранишь меня и говоришь про меня вот то-то и то-то? Да как только ты смела про меня худо говорить? Знаешь ли, кто я и кто ты?
Та начинает оправдываться, божится, что ни в чем не виновата, что ничего и знать не знает, а бабушка пуще ее бранит. Мылила-мылила ей голову, та и в ноги-то кланяется, просит только бы слушать...
Перестала бабушка ее пробирать и стала слушать оправдание, и что же оказывается? что точно все была одна сплетня. Уверившись, что про бедную соседку сказали напраслину, бабушка очень пожалела, что без причины ее оскорбила, и разными подарками старалась утешить бедную дворянку, ни в чем не виновную, и с тех пор к ней особенно благоволила.
Вот что мне еще рассказывала про бабушку Евпраксию Васильевну наша мамушка, Марья Ивановна, бывшая при бабушке сенною девушкой: "Генеральша была очень строга и строптива; бывало, как изволят на кого из нас прогневаться, тотчас и изволят снять с ножки башмачок и живо отшлепают. Как накажут, так и поклонишься в ножки и скажешь: "Простите, государыня, виновата, не гневайтесь". А она-то: "Ну пошла, дура, вперед не делай". А коли кто не повинится, она и еще побьет... Уж настоящая была барыня: высоко себя держала, никто при ней и пикнуть не смей; только взглянет грозно, так тебя варом и обдаст... Подлинно барыня... Упокой ее Господи... Не то, что нынешние господа".
Бабушка была в свое время очень хорошо воспитана и учена; она говорила хорошо по-немецки, это я слышала от батюшки Петра Михайловича.
