Ночью 13 июля неожиданно поступило распоряжение вновь перейти в атаку.
-- Какое идиотство! -- ругались мы. -- Австрийцы успели за эти два дня укрепить свои позиции, ввести резервы. Мы же должны наступать теми же силами, значительно поредевшими в результате последнего боя.
Вопреки установившейся практике на этот раз наступление приказано провести не утром, а в час дня. Очевидно, в расчете на то, что в этот час австрийцы заняты получением обеда и будут захвачены врасплох.
Наше предположение, что австрийцы смогут за время передышки укрепиться, оправдалось. При первом же выступлении нашей цепи из окопов мы были встречены ураганным обстрелом со стороны австрийцев. Правда, и наша артиллерия на этот раз стреляла значительно энергичнее, чем накануне.
Однако взять быстрым наскоком позиции неприятеля оказалось невозможным. Потоки свинца, направленные в нашу сторону, сдерживали всякое продвижение. Поодиночке и отдельными группами приближались мы к проволочным заграждениям, разбить [250] которые артиллерия не успела. Чтобы перебраться через проволоку, надо сначала разрезать ее ручными ножницами, надеваемыми на штык. Штыковые ножницы, однако, оказались неудобными для резки проволоки, и солдатам приходилось, лежа под проволокой, правой рукой стрелять по австрийским окопам, а левой медленно перерезать проволоку, чтобы образовался проход.
Лежание под проволокой и свинцовым дождем продолжалось не менее трех часов. Наконец на левом фланге нашей роты образовался проход, и 4-й взвод с прапорщиком Берсеневым во главе ворвался в окопы австрийцев. Вместо обычной сдачи в плен на этот раз ворвавшийся взвод встретил отчаянное сопротивление австрийцев.
Вслед за 4-м взводом прошел в этот проход 3-й, за ним 2-й, вскоре и вся 12-я рота. В окопах и позади них начался штыковой бой, впервые наблюдаемый мной за все время войны. Австрийцы дрались отчаянно. Наши солдаты тоже с остервенением перли на австрийцев, причем последние отступали в лес, где работа штыком была не совсем удобна. Озверение дошло до такой степени, что солдаты пустили в ход шанцевые инструменты, лопатки, которыми раскраивали австрийцам головы.
Рукопашный бой продолжался не менее двух часов, причем в то время, когда 12-я рота вела штыковой бой, соседние роты еще не успели пробраться за проволоку и продолжали вести бой огневой под проволочными заграждениями. Это ухудшало положение 12-й роты, австрийцы смотрели на нас, как на изолированную часть, не могущую принести им серьезного ущерба.
Счастье! Правее нас прорвали проволоку и заняли окопы солдаты 1-го батальона 12-го полка. Лишь после этого австрийские позиции очистились и бой перенесся непосредственно в лес, перейдя почти по всему участку в штыковое сражение. Лишь наступавшая темнота прекратила резню. Люди перепутались между собой. Я видел мелькающие озверелые лица то русских, то австрийских солдат, причем среди русских я не узнавал людей своей роты.
Ночь внесла успокоение.
Быстро приспособили австрийские окопы, повернув бойницы в сторону леса, выслав туда сильный полевой караул, который должен был предупредить, если австрийцы предпримут контратаку.
Вся ночь прошла в тревожном ожидании наступления австрийцев. Рука все время держала винтовку, которой пришлось заменить ничего не стоящий в бою револьвер.
