На следующее утро я вступил в объяснение с помощником, обходившим заключенных по поводу взятия в камеру лишних вещей и выразил протест против держания меня в одиночке.
-- У нас нет заключенных вашей категории. Впрочем, я скажу начальнику.
Потом вызвали в контору по поводу книг. Хотел сегодня же отобрать те из них, которые решил не везти с собой. Помощник предлагал отложить это дело до составления общей описи имущества. Я настоял на своем. Книги были принесены в камеру, и я занялся сортировкой их под наблюдением надзирателя. Толь-ко что кончил, как зовут к начальнику.
-- Вы не желаете быть в одиночке? Но мы не имеем права помещать вас с заключенными других категорий. Все, что можно, -- это перевести вас в большую камеру с пятью кроватями. Однако вы будете там один. Дверь решетчатая, и можете развлекаться видом того, что делается в коридоре. Желаете? -- На секунду явилось желание отказаться, чтобы избежать лишних волнений; к счастью, язык сказал "желаю", и меня перевели.
Я ахнул от восторга! Вместо грязной тюремной камеры -- жилая чистая комната! В ней кровати ни к чему не прикованы, большой деревянный стол и прочная мебель. Все удобно, весело. Два огромных окна выходят на открытое место. Подоконники, как в человеческих жилищах, находятся приблизительно на уровне стола; потолок без сводов; пол деревянный, выкрашенный желтой краской: я не имел счастья ходить по такому полу несколько лет, в других тюрьмах вместо досок асфальт. Фортка большая, и нет надобности открывать ее каждые полчаса, рискуя простудиться. Постели чище и удобнее, чем в одиночке.
Разложив вещи, я стал ходить. Как странно чувствуется, когда, идя по комнате, делаешь шестой, седьмой, наконец десятый шаг все по одному направлению. Давно отвык от этого удовольствия. Чистый умывальник так и тянет к себе. Журналы, столько лет недоступные, не интересуют. Та же участь постигает книгу.
Время идет медленно. Я все хожу.
День, повидимому, на исходе. Жаль, что не было свидания.
Вдруг зовут. Сразу разволновался. Спешу по коридорам, потом по лестнице вниз; останавливаюсь, чтобы успокоиться; не понимаю, из-за чего это волнение, и уверяю себя, что в данный момент ничего важного не происходит. Напрасные усилия!
Мы обменивались первыми рукопожатиями после двухлетнего знакомства. Васса Михайловна -- моя неизменная посетительница -- тоже волнуется. Мне пришлось прибегнуть к платку: стыдно и досадно! Васса Михайловна уверяет, что это естественно. Я завалил ее поручениями. Завтра она опять придет. Возвращался со свидания с приятной мыслью, что за хлопотами день прошел почти незаметно. Взглянул в коридоре на часы: только половина второго!
Время подвигается медленно. Я хожу, хожу и хожу.
Ни сидеть, ни лежать нет возможности. Нет сил остановить себя у окна и вглядеться хорошенько в открывающийся вид. Дома, деревья, площадь... Подробности не интересуют.
Настали сумерки. Усадил себя было насильно за книгу, да вспомнил, что после восьми часов ходьба будет беспокоить соседей: в моем распоряжении остается всего четыре часа. Книга отложена в сторону. Ноги болят, но после нескольких часов боль исчезает. Вдруг получаю поздравительную телеграмму: начинаю ходить быстрее. Голова болит; сон необходим. Что делать: утомить себя дальнейшей ходьбой или насильно уложить в постель?
Противная черная ночь еще глядела угрюмо в камеру двумя своими огромными глазами, когда я, очнувшись от сна, лишенного всяких видений, почувствовал, что больше не засну. Который час? Если сон был достаточно долог, то день будет короче и, что еще важнее, я не буду чувствовать себя разбитым. Все мускулы болели при малейшем движении, но это не беда: боль пройдет, как только заведена будет ходильная машина.
Свободное копирование
