На следующий день, пополнившись горючим, мотомехгруппа решительно атаковала противника и ворвалась в город. Завязались напряженные уличные бои. Войска и полицейские отряды противника, численно превосходившие нас, оказали довольно упорное сопротивление. Только после того как бронеподразделения офицера Сорокина и рота автоматчиков офицера Чирко захватили штаб дэвановской дивизии и полицейское управление, оборона врага стала терять устойчивость. К вечеру город удалось в основном очистить. Развивая наступление, части мотомехгруппы вышли к Калганскому укрепрайону и закрепились там.
Ночью мне доложили, что генерал-лейтенант Дамрин-Сурун согласен принять условия ультиматума.
– Очень приятно слышать добрые вести, – ответил я. – Обяжите генерала разоружить в городе Шанду и в прилегающих к нему районах все японские и маньчжурские подразделения и комендатуры, не входящие в его дивизию.
Забегая вперед, скажу, что Дамрин-Сурун выполнил это условие, чем спас жизнь многим своим цирикам.
Примерно в это же время к нам обратилось командование 3-й кавалерийской дивизии дэвановцев. Оно заявило, что сложит оружие при условии, если всем рядовым и офицерам будет дарована жизнь.
Сдавшиеся в плен части и соединения были малочисленны: они понесли значительные потери в боях. Оставшиеся в живых выглядели физически измотанными и деморализованными. В полках началось разложение: процветали пьянство, курение наркотиков, азартные игры на деньги, лошадей и оружие, грабеж мирного населения и монастырей.
Мне рассказывали потом об одном любопытном эпизоде. После капитуляции 3-й дивизии неизвестно куда запропастился ее отдельный пулеметный эскадрон, носивший грозное название «Самум». Группа наших офицеров обнаружила его в лощине, около небольшого монастыря. Представители советского командования невольно стали очевидцами весьма странного зрелища: под дикие крики и вой раздетые до пояса солдаты избивали друг друга плетьми. Оказалось, цирики одного из взводов проиграли в кости цирикам другого взвода дорогой дэли командира эскадрона. Когда выигравшие начали стаскивать халат с хозяина, преданные солдаты встали на защиту командира. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы советские офицеры не пресекли драку.
Массовой сдаче в плен дэвановских солдат в немалой мере способствовала деятельность политаппарата Ю. Цеденбала. Политуправление Конно-механизированной группы проводило большую работу по дезорганизации войск противника. Над занятой врагом территорией наша авиация разбрасывала множество листовок, раскрывающих освободительную миссию советских и монгольских войск. Авторами некоторых листовок выступали даже военнопленные. Они рассказывали о гуманном обращении с ними и призывали однополчан последовать их примеру и этим спасти свою жизнь.
Убедившись, что, вопреки японской пропаганде, жизнь пленных, захваченных советскими и монгольскими войсками, находится в полной безопасности, солдаты и офицеры Дэвана начали охотнее сдаваться на милость победителя.
В делах Архива Советской Армии сохранился интересный документ: письмо командира 9-й вражеской кавдивизии генерал-майора Буяндогтеха. Он обращался к командованию монгольской Народно-революционной армии с оригинальной просьбой: «Выделить партийного работника для проведения митинга и бесед с моими солдатами».
Жители Чжанбэя с ликованием встретили советско-монгольских воинов. Они торжественно отпраздновали день освобождения от тирании японских захватчиков. Специально выбранная населением делегация преподнесла освободителям знамя. Делегацию сопровождали толпы жителей с красными флагами, с красными повязками на руках и букетами цветов. И всюду – барабанный бой, звуки гонга, возгласы благодарности.
Многие жители просили принять их добровольцами в советские части или дать оружие для борьбы с японцами.
Чувства этих людей можно было понять: ведь они избавились от страшного ада японской оккупации. Вот что писал в монгольской газете «Улан-Од» ее корреспондент Мятов, побывавший в те дни в освобожденном Чжанбэе: «Я всюду видел, что у жителей Маньчжурии в большинстве своем одежда была очень бедной. На голове – самотканые шляпы с огромными полями, на голое тело накинут чапан.
Они почти голыми руками с рассвета до заката вспахивали землю (часть горожан также занята в сельском хозяйстве) и получали за это крохотное количество зерна. «Нам трудно, – говорили они, – выразить словами ту огромную радость, которую мы переживаем сейчас, избавленные от кошмаров гнета японских поработителей».