Вторник, 8 октября
Эдуард сказал мне в музее, что он нашел в одном доме две мастерские, которые могли бы нам подойти. Я провел день в самых печальных на свете кварталах. Я был весь охвачен меланхолией.
Вечером я сидел с Пьерре и мог оценить но достоинству все прелести его красивой служанки.
Вчера, 7-го, я обедал у моего дядюшки Ризенера с дядей Паско, теткой, Гюгом и т. д. Хороший день.
В воскресенье, 6-го, работал у Шампиона и замерзал там. Пошел с ним обедать в Нейли. Хорошая прогулка, о которой я сохраню приятное воспоминание. Шампион — хороший парень, несмотря на свои причуды; у него доброе сердце, и я от души желаю, чтобы он разделался со своими незадачами.
В последний четверг я смотрел в третий раз Танкреда. Получил большое удовольствие. Это прекрасное впечатление было испорчено письмом от брата, которое я нашел у себя по возвращении. Мысль о нем до такой степени меня огорчает, что я не хочу ни вспоминать того, что испытал, ни передавать здесь то, что он мне высказал.
Он дает увлечь себя первой пришедшей в голову мыслью. Его Тиффио, на наш взгляд, несомненный мошенник или что-то вроде этого.
Не надо думать, что если какая-нибудь вещь вызвала во мне раньше отпор, то я должен ее отвергать и теперь, когда она появляется опять передо мной. Так книга, которая прежде казалась бесполезной, может преподать добрый совет, если ее прочесть глазами более зрелой опытности. Я направил свою энергию, или, вернее, она сама направилась, в другую сторону; я стану рупором тех, кто создает великие произведения.
Во мне есть нечто, что часто становится сильнее моей плоти но часто также и подбадривается ею. Есть люди, у которых влияние их внутреннего «я» ничтожно. Во мне же оно сильнее другого. Без него я бы погиб; но оно и уничтожит меня (разумеется, я говорю о воображении, которое управляет мной и ведет меня за собой).
Когда открываешь в себе какую-нибудь слабость, то вместо того, чтобы таить ее, брось лицедейство и увертки, исправляйся! О, если бы душе приходилось бороться только с телом! Но у нее самой есть дурные склонности, и надо, чтобы одна ее часть, самая нежная, но и самая божественная, без устали сражалась с другой. Все телесные страсти низки. Но низкие страсти души — это настоящий рок; таковы зависть и т. п.» Подлость так отвратительна потому, что коренится и в душе и в теле.
Если я написал хорошую картину, это еще не значит, что я выразил некую мысль, — вот что они говорят! Как они наивны! Они лишают живопись всех ее преимуществ. Писатель должен сказать почти все, чтобы быть понятым. В живописи же устанавливается как бы таинственное соприкосновение между душами изображенных лиц и душой зрителя. Он видит образы внешней природы, но внутренне проникается истинной мыслью, присущей всем людям. Но выражая ее письменно, искажают тем самым ее заветную сущность. Потому-то писатели действуют на грубые умы сильнее, чем музыканты или живописцы. Искусство живописи тем ближе сердцу человека, чем более материальным оно ему кажется, потому что в нем, как во внешней природе, есть явственное сочетание конечного и бесконечного, то есть душа находит то, что внутренне волнует ее в вещах, которые действуют лишь на внешние чувства.
