Впрочем, Урусов обращался очень дерзко со всеми Нижегородскими властями и служащими, как при встречах на улице, так у себя дома и в гостях. Он не щадил никого. Нижегородским жандармским штаб-офицером был в это время заслуженный полковник Панютинн, человек пожилых лет, добрый и честный. {Быв} в гостях у одного из служащих, Урусов при всех гостях, в числе которых был и я, ни с того ни с сего поднял крик на Панютина, топал ногами и говорил, что он напишет в Петербург об его смене. Нет сомнения, что Панютин доносил об этой сцене и других подобных шефу жандармов, который не переводил Панютина из Нижнего, желая иметь доверенное лицо для наблюдения за поло умным губернатором. Панютин после описанной сцены старался не встречаться с Урусовым, иначе как по служебным делам.
Для усиления полицейского надзора во время ярмарки командировались в Нижний казаки Уральского войска. Они постоянно, по разным случаям придирались к проезжающим и проходящим и брали с них деньги; между тем они пользовались постоянным покровительством губернатора. По мосту через р. Оку, соединяющему город с ярмаркою, была запрещена скорая езда; это запрещение подавало повод расставленным по мосту казакам останавливать некоторых из проезжающих за мнимую скорую езду и отпускать их, только {получив с них} деньги. Таким образом был остановлен мой свояк граф Толстой, ехавший с ярмарки в городской тележке, запряженной клепером[], купленным, кажется, за пять рублей, который не мог ее везти иначе как медленным шагом. Толстой носил бороду и русский кучерской костюм, а потому остановивший его казак думал, что он купец или мещанин. Казак, видя, что Толстой не дает ему денег и требует оставить его в покое, повернул тележку, в которой сидел Толстой, чтобы отвезти ее на казачью гауптвахту, находившуюся посередине моста. При этом повороте мальчик, всегда ездивший с Толстым, упал из тележки. На гауптвахте в это время случился младший нижегородский полицеймейстер Запольскийн, который {по объяснении всего случившегося} отпустил Толстого и тележку с лошадью. Толстой приехал прямо ко мне; мы решили, что он напишет Урусову письмо, в котором будет жаловаться на казака, {его неправильно остановившего}. На другой день рано утром, когда Толстой и все в городе еще спали, полицейские взяли кучера Толстого и отвели его в съезжий дом; вместе с тем было полицейскими повещено во все дома, за исключением занимаемых почетными лицами, в числе которых был и я, чтобы кучера немедля явились в тот же съезжий дом. Когда они собрались, объявлено было, что приказано высечь в их присутствии кучера Толстого за скорую езду по мосту. Кучер этот заявил, что он никогда со своим барином не ездил и накануне вовсе не отлучался из дома. Тогда его отпустили, а на место его взяли 15-летнего мальчика, которого при всех кучерах больно высекли, несмотря на то что он заявлял, что барин сам всегда правит лошадью, что они ехали вчера по мосту шагом и что он накануне при падении из тележки больно ушибся. Толстой, узнав об этом сечении, написал Урусову письмо, в котором, {объяснив все происшедшее}, жаловался на притеснения, делаемые проезжающим казаками, и на несправедливое наказание его мальчика. Письмо было написано с достоинством, но без резких выражений. Урусову оно показалось дерзким потому, что в нем был намек на покровительство Урусова казакам. {Я уже говорил о ненависти последнего к Толстому}; сделав выписку из письма только некоторых и то неполных фраз, Урусов препроводил ее в ярмарочную полицию для производства над Толстым следствия. Я немедля объяснил Урусову неправильность наряжения этого следствия, и он уже готов был отменить его, когда приехал в Нижний Николай Андрианович Дивов{}, бывший гофмейстер двора Великого Князя Михаила Павловича, а в это время находившийся в отставке. Дивов, по своей мании к поддержанию всякой власти, уверил Урусова, что последний должен написать об этом министру внутренних дел, и Толстого сошлют без суда. Урусов исполнил по совету Дивова и следствия не отменил; министр же не обратил внимания на жалобу Урусова, но следствие продолжалось; несколько дней сряду требовали Толстого, жившего в верхней части города, к следствию, производившемуся в ярмарочной полиции. Я научил Толстого ответить, что по закону заявление, им сделанное, не может быть поводом к производству следствия; но так как, несмотря на это, следствие все продолжалось и Толстому надоело ежедневно ездить в полицию, то я ему советовал заявить следователю, что он не будет отвечать на вопросы, делаемые по отрывкам из его письма, а требовать, чтобы все письмо было передано Урусовым следователю; тогда последний увидит, что нет повода продолжать следствие. {Между тем} в письме, хотя и уклончиво, высказывалась правда, которая колола глаза Урусову; по этой причине он не хотел передать всего письма к следствию, и затем оно прекратилось.
Свободное копирование
