Кунавино, в котором мы жили, в ярмарочное время наполняется гостиницами и приютами терпимости, в которых по ночам шум и гам не перестают ни на минуту. Вследствие этого перед наступлением ярмарки мы переехали в Нижний, на улицу, называемую Нижним базаром, чтобы быть ближе к шоссе, в двухэтажный каменный дом Поросенкова{}, рядом с церковью, которой название я забыл. Этот дом я нанял на год, так как порученное мне исправление шоссе не могло быть окончено ранее года.
В июле получено было известие об опасной болезни моего тестя, жившего в своем имении. Его хотели перевезти в Нижний, но он мог доехать только до с. Боры, расположенного на левом берегу р. Волги против Нижнего, где он, спустя несколько дней по приезде, скончался 18 июля. Он похоронен в Нижнем, в девичьем монастыре. 31 июля скончалась в Москве моя мать, похороненная в Симоновом монастыре. Около того же времени я получил известие, что брат мой Николай{}, бывший в экспедиции против горцев на Кавказе, ранен. Читатель поймет {без дальнейших моих объяснений}, в каком был я тогда расположении духа.
Имения моего тестя, состоявшие из 2500 крестьян в Макарьевском и 700 крестьян в Арзамасском и Ардатовском (Нижегородской губернии) уездах, были заложены в Московском опекунском совете по 80 pуб. сер. за душу, а так как он {последние годы} не платил процентов {по своим займам в означенном совете}, то долг с {накопившимися} недоимками превышал на каждую ревизскую душу 100 руб. Сверх того, тесть мой оставил довольно значительные долги частным лицам. Опекунский совет полагал приступить к продаже имений тестя, при которой, за вычетом долга совету, едва ли достало бы суммы на уплату частных долгов, а затем мои четверо шурьев и свояченица остались бы без куска хлеба.
Я и старшие мои шурья Василий и Валерий{}, а равно свояк мой граф [Николай Сергеевич] Толстой искали средств отклонить продажу имения тестя и находили нужным немедля пригласить к ним опекуна. Мы обращались к разным лицам, и между прочими к губернскому предводителю дворянства Сергею Васильевичу Шереметеву{}, принимавшему, по-видимому, участие в Левашовых, и к Сергачскому уездному предводителю дворянства Приклонскому{}, который был дружен с покойным тестем, но никто не согласился взять на себя эту обузу.
По неотступной просьбе жены моей, двух ее старших братьев и сестры [Лидии Николаевны Левашовой (Толстой)] и мужа последней я, потеряв надежду приискать опекуна, согласился принять на себя эту тяжелую обязанность. Всего важнее было освободить имение от продажи в опекунском совете; я описал положение дела Клейнмихелю, прося его ходатайствовать о присоединении накопившейся по займам недоимки к капитальному долгу, с тем чтобы ее уплачивать постепенно каждый год наравне с капитальным долгом, через что ежегодный платеж в совет, по причине недавнего срока займа, не многим увеличивался. Эта льгота могла быть допущена только с Высочайшего соизволения. Клейнмихель передал мою просьбу председателю Московского опекунского совета князю Сергею Михайловичу Голицыну при письме, в котором Клейнмихель сообщал, что он принимает самое живое участие во мне. С Голицыным в это время велось вышеописанное дело о песке и поврежденных деревьях, и потому он не был ко мне расположен, но исходатайствовал означенное Высочайшее соизволение по нежеланию отказывать в просьбе временщику и по расположению к означенному делу заранее запрошенных младших чинов опекунского совета, в особенности экспедитора Александра Александровича Ефремован, человека очень толкового и большого мастера придавать всякому делу то направление, которое ему было желательно.
В то же время M. Н. Муравьев по моей просьбе приказал назначить в 1845 г. межевого инженера для внутреннего размежевания земель в имениях наследников Левашова и моей жены; моей целью было отмежевать к населенным имениям земли по 6 десятин на каждую ревизскую душу, так чтобы при перезалоге этих имений в Московском опекунском совете при них имелась 6-десятинная на душу пропорция, а остальная земля оставалась бы в залоге С. В. Абазы по винным откупам. {Я выше упоминал о важности этого дела и о хлопотах, которые оно повлекло на меня. Управляющим имения я оставил того же купца Пономарева.}
По смерти тестя осталось писанное его рукой завещание, никем не засвидетельствованное, в котором он распределил между сыновьями свое имение, за исключением 560 крестьян; последним он не дал никакого назначения; свояченице моей в завещании ничего не назначалось (жена моя была уже отделена), а потому я и шурья мои положили исполнить завещание буквально, а не упомянутые в нем 560 душ крестьян назначить их сестре Толстой, которая таким образом получила 500 крестьянами менее, чем жена моя, а потому, по моему настоянию, шурья дали подписку, что при первой возможности они выдадут своей сестре Толстой 20 000 руб., оценивая каждую ревизскую душу по 120 руб. сер. (цена для тех имений высокая), а за исключением 80 руб. долга опекунскому совету по 40 руб. за душу, -- и что до уплаты 20 000 руб. будут ей платить с них проценты. Я сделал это в виду того, что H. В. Левашов всегда говорил, что он разделит сыновей и дочерей поровну и что Толстая уже имела дочь; шурья же мои были тогда все холостые. Упомянутая подписка была дана старшими моими шурьями не без затруднений и только угождение мне. Далее будет видно, как Толстой отплатил мне. Его жена, в сущности, получала более моей, потому что на нее не легло никакого долга, кроме капитального долга опекунскому совету; тогда как на долю жены моей, сверх такового же долга, досталась уплата недоимки по совету, {как объяснено в IV главе "Моих воспоминаний"}, простиравшейся 7000 pуб., и уплата частного долга в 3000 руб., {о котором я буду еще говорить, описывая 1862 г.}.
Свободное копирование
